Поставь на карту жизнь. Любить, но не терять рассудка. Что сказал покойник - [30]

— Не говори ему, Сальваторе, — вмешался Виллис.

Он был еще бледен от испуга, но, похоже, начал приходить в себя.

— Если и узнает, то не поумнеет, — равнодушно обронил Ди Маджио. — Наш Сэмми преподавал социологию. А приятели его — обычная университетская публика.

Я заложил полученную информацию в долгосрочную память. Всегда предпочитаю сам решать, от чего я поумнею, а от чего — нет.

Полицейские снова переключили свое внимание на Эми.

— Прежде были случаи, когда вашей сестре угрожали?

— Мне об этом неизвестно.

— Давно вы живете в Сан-Рио?

— Я всегда здесь жила. И сестра тоже. Она переселилась в Эмеральд-Сити четыре года назад.

— На какие средства она жила?

— Подрабатывала в качестве фотомодели, иногда получала небольшие роли. И, по-моему, уже в ту пору иногда… словом…

Она отвернулась, а я решил, что, если Виллис вздумает настаивать, я вышибу из-под него стул.

— А как относились к ее образу жизни ваши родители?

Эми пожала плечами.

— Родители развелись, когда мне было двенадцать. Отец обретается где-то в Калифорнии, а мать вышла замуж за шансонье в Нью-Орлеане.

Она произнесла эти фразы так, словно отвечала прямо на вопрос. Как будто, если ты разводишься, переезжаешь в другой город или выходишь замуж за француза родом из Нью-Орлеана, это избавляет тебя от забот о собственных детях.

— Меня растила Мэри, — продолжала она. — Сестра была пятью годами старше меня и очень красива. Ее прибрал к рукам один фотохудожник, и первое время она очень хорошо зарабатывала в качестве модели. А потом она вышла из моды, и ей дали отставку. По-моему, она до конца своих дней так и не сумела примириться с неудачей.

Если Виллиса и растрогал этот рассказ, он ловко скрыл свои чувства. Впрочем, я бы удивился иной реакции. Нельзя сказать, что его оставляли равнодушным людское горе, несчастья, слезы, вот только круг воздействия был весьма ограничен, замыкаясь на его собственной персоне. Его личное горе, личные несчастья и неудачи очень даже трогали и глубоко волновали капитана Виллиса.

— Она не пыталась склонить вас к занятиям своим ремеслом? — спросил он.

Губы у Эми задрожали.

— Убирайтесь вон, — негромко произнесла она.

— Спокойно, мисс, — Ди Маджио улыбнулся ей улыбкой античного божества.

Однако Эми Хилтон оказалась невосприимчивой к банальным прелестям латинских богов.

— Вон отсюда, — повторила она. — Мне больше не о чем с вами говорить.

Пожалуй, полицейские и без того бы ушли. Они поднялись с места, и по задумчивому выражению их лиц я догадался: они прикидывают, не забрать ли ее с собой, чтобы пришить ей какое-нибудь обвинение. Пожалуй, в Эмеральд-Сити они так и поступили бы, но здесь у них не было полноты прав, а, обратись они за содействием к местным блюстителям законности, это не прибавило бы им популярности — оба это отлично понимали. Впрочем, не будь меня здесь, наверное, они все-таки забрали бы ее: откуда девчонке знать, какими правами они обладают и в каких пределах. Я с удовольствием обкатал эту мысль, надеясь, что Эми она тоже придет в голову. Полицейские не спешили убраться; по дороге к двери глаз их цеплялся за каждую мелочь. Задав парочку совершенно излишних вопросов, они наконец удалились. Мы оба облегченно вздохнули.

Эми собралась в дорогу за считанные минуты. Она оказалась не из той породы женщин, которые убеждены, будто повсюду следует таскать с собой полный гардероб, включая вечерние туалеты. В небольшую спортивную сумку она побросала кое-что из одежды и белья — в точности так укладывает вещи мужчина. С той лишь разницей, что бельишко было воздушным и куда более волнующим. Затем Эми скрылась в соседней комнате и на сей раз возилась подольше. Все ясно: она достает запрятанные деньги или чековую книжку. Допив остатки виски, я вертел в руках порожний бокал и ждал, когда она выйдет. Эми выглядела хрупкой, но решительно настроенной. Она переоделась в другую блузку и набросила поверх легкий жакетик.

— Можем идти, — она стояла передо мной, полная готовности.

— Есть в доме другой выход?

— Есть. Но ключ от него хранится у привратника.

Я не дал себе труда хотя бы пожать плечами. Или малый этот укладывается в категорию двадцатидолларовых взяточников, или я понапрасну оттрубил десять лет на сыщицкой работе и совершенно не разбираюсь в людях.

Я пошел вперед. Мне не пришлось разочароваться в своем знании людской психологии. К тому моменту, как Эми спустилась вниз, другая дверь из подъезда была уже отперта.

Мы вышли. Не в какой-то глухой переулок, куда обычно ведет запасной или черный ход, а на центральную магистраль, такую широкую, что спортивной бегунье — улитке понадобилась бы целая жизнь, чтобы пересечь ее. При условии, что до побития рекорда улитку не задавит машиной. У оживленной магистрали был, пожалуй, один недостаток по сравнению с глухим переулком. Здесь мельтешило и сновало такое множество разного люда, что, если кто-то и следил за выходом, у нас не было никакой возможности засечь наблюдателя. Правда, имелось и преимущество: если ловко смешаться с толпой, никакой наблюдатель тебя не найдет. Я проделал рутинные меры предосторожности: войти в большой универсальный магазин и тотчас выйти с другого хода, сесть в автобус и выскочить на следующей остановке, несколько раз неожиданно обернуться и так далее, сами знаете.