Постанархизм - [44]
Ла Боэси и добровольное рабство
Крайне важно как можно глубже исследовать эту загадочную проблему добровольного подчинения, и здесь я обращаюсь к тому, кто первым ее диагностировал – к фигуре XVI века Этьену де Ла Боэси. Родившийся во французском Сарлате в 1530 году, Ла Боэси был бы известен лишь как друг и доверенное лицо Мишеля де Монтеня, если бы в своем произведении «Размышления о добровольном рабстве» (написанном, скорее всего, в 1548 году, когда ему было всего восемнадцать лет) он не задал простой, но скандальный по своей сути вопрос: почему люди подчиняются? Следует процитировать этот отрывок целиком, чтобы донести всю значимость поставленного им вопроса: «На сей раз я хотел бы лишь понять: как возможно, что столько людей, столько деревень, столько городов, столько народов нередко терпят над собой одного тирана, который не имеет никакой другой власти, кроме той, что они ему дают; который способен им вредить лишь постольку, поскольку они согласны выносить это; который не мог бы причинить им никакого зла, если бы только они не предпочитали лучше сносить его тиранию, чем противодействовать ему. Поразительная вещь, конечно! Однако столь часто встречающаяся, что следует тем больше скорбеть и тем меньше удивляться, когда видишь, как миллионы людей, согнув выю под ярмо, самым жалким образом служат, не принуждаемые особенно большой силой, но будучи, как кажется, в некотором роде околдованными и зачарованными самым именем Одного, могущества которого они не должны бояться, ибо он ведь один, и качеств которого они не могут любить, ибо по отношению к ним он свиреп и бесчеловечен… Но, боже милостивый, что это такое? Как это назвать, что это за бедствие? Что это за порок, или вернее, что за злосчастный порок, – когда мы видим, что бесконечное число людей не только повинуются, но служат, не только управляемы, но угнетены и порабощены тиранией так, что не имеют ни имуществ, ни родных, ни жен, ни детей, ни даже самой жизни, словом, не имеют ничего, что они могли бы назвать своим, и терпят грабежи, распутство, жестокости не от войска, не от варваров, против которых следовало бы проливать свою кровь и жертвовать жизнью, но от одного человека. И при том не от какого-нибудь Геркулеса или Самсона, но от одного ничтожнейшего человечка… Что же это, следовательно, за уродливый порок, не заслуживающий даже имени трусости, порок, которому нельзя найти достаточно гнусного названия, который противен природе и который отказывается выговорить язык?» (La Boétie, 2008: 40–1)
Мы видим, что добровольное подчинение господству, повиновение воле тирана, который есть лишь творение нашего отречения от собственных воли и власти, представляет собой подлинную загадку для Ла Боэси. Он настолько ошарашен перед лицом этой тайны, что даже не способен подобрать для нее имя. Он говорит, что ее не следует путать с трусостью, которая, хотя и презренна, но в какой-то мере понятна. Речь же идет о настолько великом дисбалансе сил между массами и тираном, что трусость просто не может объяснить согласия первых со вторым. У людей есть власть, и все же они свободно и добровольно передают ее одному человеку, который управляет ими, и кто, по сути, является их собственным творением и потому может быть свергнут без малейших усилий. Как это можно объяснить? Словно врач, неспособный диагностировать состояние пациента, Ла Боэси изо всех сил пытается определить и объяснить это моральное заболевание. Здесь должна быть какая-то ошибка или недуг воли: люди, которые обычно, в естественном состоянии, желают свободы, по каким-то причинам решают отказаться от этой свободы и начинают желать своего собственного подчинения.
Для Ла Боэси свобода – это наше естественное состояние, человек – существо, предназначенное для свободы и для наслаждения естественными узами общения и равенства, а не искусственными узами власти. Повиновение настолько не соответствует нашей природе, что даже животные сопротивляются малейшему ограничению своей свободы: «Боже правый! Эти самые звери, если люди только окажутся не чересчур глухи, будут кричать им: да здравствует свобода! Ведь многие из них умирают сразу же, как только попадают в неволю. Подобно тому, как рыба тотчас же умирает, оставшись без воды, точно так же умирают, не желая жить, и некоторые животные, лишившись своей естественной свободы» (2008: 51).
В отличие от животных, которые понимают свободу лучше нас, мы не смыкаем глаз насовсем, а просто покорно их опускаем, приученные к состоянию угнетения. И если подчинение власти само по себе неестественно, то стремление к подчинению поддается объяснению в еще меньшей степени. В этом смысле Ла Боэси выступает в качестве анти-Гоббса. Для Гоббса свобода, от которой мы страдаем в естественном состоянии, неприемлема для нас потому, что не позволяет жить в мире и безопасности, поэтому желание подчиниться абсолютной суверенной власти, даже если она представляет собой всего лишь уловку, а не естественную форму власти, само по себе является абсолютно естественным и рациональным. У Ла Боэси вся эта гоббсовская рационализация подчинения обращается вспять: мы наслаждаемся свободой и равенством, плюрализмом и своеобразием, которыми наделила нас природа, а затем, по какой-то причине, из-за какого-то неудачного поворота истории, который Ла Боэси не может ни постигнуть, ни объяснить, мы отказываемся от нее, и с тех пор страдаем от капризов властей и от мук рабства. Пьер Кластр в своем эссе о Ла Боэси связывает такую историческую неудачу с внезапной потерей первобытной свободы, которую так называемые дикари усердно старались сохранить, прекрасно осознавая опасности власти. Очутившись вдруг в мире власти и иерархии, благодаря попустительству, которое как бы уполномочивает функционирование государственной машины, первобытный человек не развивается, а на самом деле
