Посол. Разорванный остров - [19]

Однако и там служащий, ещё вчера сносно объяснявшийся по-французски, за ночь словно напрочь разучился говорить на этом языке и к тому же изрядно поглупел. Эномото перешёл на немецкий, потом на фламандский языки — результат был тем же. Японец в отчаянии попытался прибегнуть к интернациональному языку жестикуляции: подведя служащего к карете, он обвёл её широким жестом и потыкал в себя и спутников пальцем — мол, это всё моё! Не помогло даже предъявление квитанции оплаты, в коей были перечислены номера всех откупленных в карете мест, внутренних и наружных. Всё было без толку!

— Итальянец в форменной фуражке с кокардой из двух скрещенных почтовых рожков кивал, широко улыбался японцам и снова начинал тарахтеть по-своему. Ткнув рукой в японских путешественников, он загнул на левой руке три пальца, спрашивая взглядом подтверждения: верно ли, мол? Против этого возразить было трудно, и тогда итальянец начинал пересчитывать на пальцах свободные места в карете — шесть наружных и четыре свободных внутри кареты. Десять, синьор, верно? А вас трое — так что же вам ещё нужно, почтеннейшие? Неужели вам троим не хватит оставшихся мест? Эномото, стараясь сдерживаться, снова и снова пытался объяснить, что невесть откуда взявшиеся пассажиры, не принимающие участия в арифметических дебатах, занимают места в карете, оплаченные японскими путешественниками.

Служащий снова кивал, прижимал руки к сердцу и опять разражался длинной тирадой по-итальянски. Он пренебрежительно махал на посторонних пассажиров рукой: не обращайте, мол, внимания, сеньоры…

Кучер в алой грязноватой ливрее с гербом Турн-и-Таксис[18] и охранник со старым ружьём, сидевший на почтовом ящике, следили за спором пассажиров и служащего с живым интересом, громко обменивались репликами по этому поводу и поминутно покатывались со смеху. Эномото, привыкший за время учёбы в Европе к бесцеремонности европейцев, почти не обращал на это внимания. Однако Уратаро Сига и Асикага Томео, для которых непочтительность простолюдинов и их насмешки были оскорбительны, то бледнели до синевы, то багровели. Почувствовав, что его спутники могут вот-вот вспылить и устроить громкий скандал, Эномото счёл за благо прекратить бесполезный спор и повернулся к своим спутникам:

— Не стоит так волноваться по поводу бесцеремонности варваров! Это их обычная манера поведения, поверьте. В Европе, господа, вам придётся привыкать ко многому, в том числе и непочтительному вниманию со стороны совершенно незнакомых людей! Давайте-ка лучше займём места в экипаже. Возможно, что этот итальянский пройдоха просто не понял вчера, что я желал откупить все места в карете. А возможно, просто хитрит. В любом случае мы ничего сейчас не докажем.

— К подобному непотребству просто невозможно привыкнуть, — опомнился Уратаро, сломавшись в поклоне. — Я отдаю должное вашей выдержке, Эномото-сан! Вы, безусловно, правы: едем, пока в нашу карету не заполнили другие желающие прокатиться в Турин за счёт Японии!

Асикага Томео лишь молча поклонился, бросив неприязненный взгляд на пассажиров-европейцев в дилижансе и продолжавшего что-то говорить почтового служащего.

— Погода чудесная, господа! Может быть, мы займём наружные места? И тогда у нас будет великолепный обзор местности, почти как с капитанского мостика корабля! — предложил Эномото.

Дождавшись, пока их багаж разместят в объёмистом ящике за задними колёсами почтовой кареты, путешественники взобрались по лесенке на крышу и уселись. Эномото и Уратаро сели рядом, третий японец, помедлив, устроился напротив.

Тем временем почтовый служащий, переведя дух после длинных споров, со злобой накинулся на кучера, тыча ему в лицо часы: он явно бранил его за задержку отправления, в которой тот вовсе не был повинен. Возникла новая перепалка, в которую вмешался охранник кареты и даже пара случайных прохожих. Наконец, кучер поглубже нахлобучил на голову цилиндр, задудел в изогнутый кольцом рожок, заработал кнутом, и тяжёлая карета, набирая скорость, покатила по дороге, ведущей на север.

Уратаро достал карту Италии и попытался определить расстояние от Неаполя до Турина.

— Сколько, интересно, мы будем ехать? — пробормотал он.

— Расстояние до конечного пункта нашего путешествия составляет около 180 почтовых льё[19]. Почтовое льё — чуть меньше сухопутного географического и почти вдвое короче морского, лейтенант, — заметил Эномото. — А вот время путешествия может составлять от трёх до четырёх дней. Если не случится дорожных поломок, разумеется…

— Благодарю, Эномото-сан!

Дорога на север Италии, вырвавшись из узких улочек Неаполя, шла практически по-над берегом. Она цеплялась за горные склоны, вилась по серпантину между небом и морем. Порой дорога сужалась настолько, что четвёрка лошадей, хоть и предусмотрительно снабжённая шорами, невольно сбавляла размашистую рысь, прижималась к скалистой неровной стенке. Кони фыркали и высоко вскидывали головы, в то время как левые колёса почтовой кареты катились едва не по самому краю пропасти, столь глубокой, что откуда даже не доносился шум прибоя.

С крыши кареты зрелище было ещё более впечатляющим, буквально царапающим по нервам, и японцы, искоса поглядывая друг на друга, втайне жалели, каждый про себя, что едут снаружи, а не внутри.