Посох пилигрима - [46]

— Ах, Иоганн, Иоганн, — проговорил он тихо. — Будто ты никогда не слышал, что инквизиция добирается и до герцогов, а не только до маршалов их дворов. А здесь тем более речь идет не о тебе, а о пришлом чужаке без роду и племени, которого ты призрел из жалости. Как, впрочем, и меня самого. А ведь и я тоже не без греха.

Я понял, о чем он говорит, но сделал вид, что не понимаю, куда он клонит, и с деланным удивлением поглядел на Армена.

— Ах, ради Бога, не притворяйся. Моя часовня тоже кое-чего стоит. Если они в нее залезут, то и мне, наверное, не поздоровится. — И добавил шутливо: — В общем, собрал ты, дружище, настоящий Ноев ковчег. Только нечистых в нем оказалось куда больше, чем чистых. И вот за это-то может хорошо попасть тебе.

Я понял, что Армен прав, и только для того, чтобы успокоить его и себя, пробормотал неуверенно:

— Будем надеяться, что все обойдется.

— А что еще нам остается? — откликнулся художник.

Я молча кивнул, прощаясь, и ушел понурившись.

Глава V Тимур-Сахибкиран — Победоносный обладатель счастливого сочетания звезд

Остаток дня я провел в ощущении какой-то вины перед стариком-скриптором. И, опасаясь, что ужин ему предстоит скоротать у постели больного Освальда, решил вечерком заглянуть в его комнату. Однако опасения мои рассеялись, как только я перешагнул порог — как и вчера все мальчишки сидели за одним столом, и так же, как и вчера, маленький Тилли сидел, не шевелясь, на краю постели Освальда.

Я сел во главу стола, и поглядев на этих цыплят, оказавшихся в моем ковчеге, почему-то до боли в сердце пожалел их и захотел сделать для них хоть что-то хорошее. Еда стояла перед ними. Покой и довольство собой и друг другом светились у них в глазах. Что я мог сделать для них? И вдруг я вспомнил, что уходя отсюда, я обещал им рассказать о войнах Железного Хромца.

— Ну, что, честные господа, рассказать вам кое-что об амире Тимуре?

— Если он воевал — расскажите! — нетерпеливо воскликнул Вернер фон Цили.

— Он воевал, Вернер, — успокоил я его. — Уж если амир Тамерлан не воевал, то больше мне о войне и рассказывать нечего. — Я посмотрел на притихших мальчишек и насторожившегося Томаша, и начал:

— Об амире Тимуре я впервые услышал, кажется, в 1399 году. Тогда я был рабом-скороходом у турецкого султана Баязида и жил в городе Бруссе, где султан бывал чаще, чем в других городах, хотя столицей его государства была не Брусса, а Андрианополь, которую турки на свой лад называли Эдирне.

Так вот, когда я жил в Бруссе, туда пришла весть, что некий князь Отман осадил город Сивас, расположенный далеко на востоке, в горной стране Севастии, на берегу реки Кызыл-Ирмак, что означает «Красная река».

Отман взял в плен и затем убил законного правителя Сиваса — некоего Бурхан-Эд-дина, а потом разгромил и его родственника царя Белых Татар, который пошел на выручку Сивасу. Наконец, жители Сиваса попросили защиты у султана Баязида, и он сначала послал им на помощь своего сына с двадцатитысячным войском, а потом пришел и сам с армией в сто пятьдесят тысяч человек.

В походе под Сивас, в войске султанского сына, принимал участие и я. Мы отогнали Отмана, присоединили Сивас к державе султана и ушли в новый поход — на Евфрат, в Малую Армению. А тем временем Отман добрался до Тамерлана и попросил у него помощи против султана Баязида.

Тамерлан потребовал от султана добровольной сдачи Сиваса и всей Севастии. Однако «Молниеносный» не привык, чтоб с ним так разговаривали и ответил амиру, что Севастию он завоевал мечом и отобрать ее у него можно только мечом, тем более, что эта страна пригодится и ему самому не хуже, чем Тамерлану. Ну, а Тамерлан и подавно не привык, чтоб ему так отвечали. Он тут же двинулся к Сивасу и осадил его. Я сам под Сивасом не был. Мой отряд все еще стоял на Евфрате. Но то, что произошло в Сивасе мне хорошо известно, — я слышал это от очевидцев.

Когда войска Баязида подошли к городу, он уже был взят, сожжен и разрушен и Тимура там уже не было. Он ушел восвояси. Чудом уцелевшие жители рассказали нам, что Тамерлан стоял под Сивасом всего три недели, а потом подкопал стену, обвалил ее и потребовал сдачи крепости.

Начальник города попросил о пощаде. Тимур приказал защитникам города сложить оружие и пообещал, что если гарнизон сдастся, то он не прольет ни капли крови. Жители и воины поверили ему и сдались.

Тамерлан сдержал свое слово. Он не пролил ни капли крови. Всех сдавшихся воинов, а было их пять тысяч, он закопал живыми. Жители Сиваса рассказывали воинам Баязида, что еще целых пять дней доносились из-под земли стоны заживо погребенных и вздымалась земля над огромной могилой, в которую их зарыли.

Но воины Тимура десять дней не подпускали к страшной яме никого из жителей Сиваса, и лишь когда Тимур ушел, они раскопали могилу, но в ней все до единого были уже мертвы.

Коварство и жестокость Железного Хромца произвели впечатление на моих слушателей.

Но, странное дело, мне показалось, что у всех них, кроме Томаша и Ульриха Грайфа, вспыхнул в глазах огонь восхищения, жестокости и болезненного интереса: а что будет дальше?

— После этого, — продолжал я, — Баязид вторгся в Малую Армению и захватил ее столицу — Эрцингиан, пленив правителя этой страны Тагертена, который признавал своим сюзереном амира Тимура и, что самое главное, исправно платил ему налоги и подати. Вот тут-то и началась настоящая война: захватив Тагертена, Баязид не просто оскорбил Тимура, он, кроме того, залез к нему в карман. Тамерлан двинул на нас войско в миллион шестьсот тысяч человек. Наша армия, как говорили, была на двести тысяч меньше. Зная это, Баязид собрал все войска, какие только мог. Он даже снял осаду с Константинополя, хотя его войска были близки к победе, потому что уже семь лет осаждали столицу Византии. Как и в битве под Никополем, турки заняли оборонительные позиции, разбив лагерь у подножия лесистых гор неподалеку от Ангоры.