Посох пилигрима - [14]

— Вот здесь, — я показал на вершину холма Сион, — стоял я, и тот самый художник, который расписал эту часовню. Мы все это видели своими глазами, и я говорю вам, что здесь все нарисовано так, как есть на самом деле, кроме, конечно, распятого Спасителя. Ну, так вот, господа. Раз уж мы начали с Сиона, расскажу вам сначала об этом холме.

На самой его вершине покоятся гробницы Соломона, Давида и еще двенадцати иудейских царей, известных нам по Библии. Неподалеку от этих могил находится мечеть Омара^{23}, поставленная сарацинами в честь своего халифа, — которого они почитают святым из-за того, что он был возле Мухаммеда^{24} вроде одного из апостолов. Эта мечеть — одна из величайших языческих святынь. И вообще магометане считают Иерусалим вторым после Мекки^{25} священным городом. Однако, когда крестоносцы взяли Иерусалим, они превратили мечеть Омара в церковь и назвали ее Святая Святых, потому, что и мечеть не была на той земле первым храмом, а поставили ее на месте древнего Иудейского храма, самой почитаемой святыни евреев. Так что, как видите, в Иерусалиме, который язычники называют «Кудс», не только христианские святыни, но и почитаемые храмы и могилы многих других народов.

А вот там, — я показал на стоявшую в отдалении красивую круглую церковь, с кровлей, тускло отливавшей свинцом, — внутри находится часовня, и в ней-то и стоит Гроб Господень.

Мальчики с неподдельным интересом следили за моим рассказом и внимательно разглядывали все, на что я им показывал.

— Однако скажу вам правду, в часовню меня не впустили — туда впускают только богатых и знатных, а я был беден и не очень знатен. Мне, как и всем беднякам, досталось одно утешение — облобызать камень от Гроба Господня, вделанный в стену Святых сеней, который и целуют все пилигримы. Я видел и столп, к которому привязывали и бичевали Христа, и ступени, по которым Он шел на Голгофу, и множество других христианских святынь. А вон там, — показал я, — в Иосафатовой долине^{26}, я видел гробницу Богородицы.

— А где же здесь Голгофа^{27}? — спросил белобрысый, который и в самом деле был глупее и неграмотнее своих товарищей, ибо любой ребенок знал: Иисуса Христа распяли на Голгофе, и стало быть, где был изображен распятый Спаситель, там была и она.

— Видите, вон тот холм, где распят Христос? — сказал я, и тут туча заслонила солнце, и в часовне заметно потемнело.

Пока мальчики смотрели на холм, на узкую улочку, поднимающуюся к его вершине, вся восточная стена и весь город вдруг окрасились в два цвета — кроваво-красный и черный.

Я-то знал, что на Иерусалим падает теперь свет из двух окон, расположенных напротив восточной стены — черного и красного, а мальчики этого не знали, и я заметил, как они испугались.

А когда почти тотчас же над крышей раскатился оглушительный грохот начавшейся грозы, круглолицый брюнет вздрогнул и на мгновение схватил Освальда за руку.

— Это игра света, господа, — успокоил их я. Но произнес это так, чтобы они не заподозрили, что я заметил их испуг и уговариваю не бояться грозы и сполохов света, как няньки уговаривают трусливых несмышленышей. Я сказал это, будто бы просто объясняя причины такого странного явления. И только. Ни больше, ни меньше.

Туча вскоре пронеслась, и снова Иерусалим залили потоки ласкового и теплого света.

— Позвольте, я продолжу, господа. Я побывал не только в Иерусалиме. И повсюду встречал многое, что не принадлежит никакому народу отдельно, но должно почитаться достоянием всех людей, живущих на земле.

— Что означают ваши слова, господин маршал? — хмуро и недоверчиво спросил Освальд.

— Извольте. В семи лье от Иерусалима в городе Хевроне мне показали гробницы прародителей рода человеческого, Адама и Евы. Какому народу принадлежат они? Кто вправе сказать: «Это принадлежит только нам и более никому*? Так вот скажите теперь: чья она — Святая Земля? Об этом спорят много лет даже те, кто там родился и живет поныне. И самые разумные из них полагают, что Святая Земля принадлежит всем людям земли. И уж никак ни английским, французским, или немецким рыцарям-крестоносцам, которым, как они считают, совсем нечего делать на их общей родине.

— А вы как считаете, господин маршал? — все так же хмуро, но, пожалуй, еще более недоверчиво, пробурчал внук Сабины.

— Я считаю так же, — ответил я.

— И вы были крестоносцем! — возмутился белобрысый Вернер, и от волнения красные пятна выступили у него по всей физиономии.

— Именно потому я так думаю, что был когда-то крестоносцем, — повторил я, начиная сердиться. — Представьте себе, господа, что гроб пророка Магомета, которого неверные почитают также, как мы Христа, находился бы в Нюрнберге. А они бы решили его отвоевать. Кем бы мы посчитали сарацин, которые ворвались бы в Австрию, в Богемию, в Баварию, наконец?

— Неверные они и есть неверные, как их ни называй, — отозвался белобрысый.

— Это для нас они — неверные, а мы для них — кто? — И не давая ни одному из мальчиков ответить на вопрос, я сказал жестко и безоговорочно: — Разбойники мы для них, вот кто. Незваные чужеземные разбойники. И честно скажу вам — нечего нам делать в Святой Земле. Там и без нас народа хватает. И если возникают у них междуусобные распри, то в этих спорах они быстрее и лучше обойдутся без посторонних.