Пособник - [79]

Макданн смотрит на меня. Всасывает воздух сквозь зубы. Я избегаю взглядов других полицейских. Брови Макданна слегка приподнимаются.

— Он был там, — говорю я ему. — Это мы с Энди его туда. Этот тип напал на нас, изнасиловал Энди. Мы ударили его суком. Клянусь.

На лице Макданна недоверчивая гримаса. Он перегибается через край каменного ограждения и заглядывает в шахту.

Голова у меня еще кружится. Я, чтобы не упасть, опираюсь рукой о край каменного колодца. Хорошо хоть, что рюкзак там. Да было это, черт побери, было! Мужик этот, вероятно, был мертв, когда мы сбросили его в шахту (по крайней мере, так мы тогда полагали, но чем старше я становился, тем больше у меня возникало сомнений на сей счет), но даже если он был еще жив, должен был разбиться насмерть; здесь не меньше тридцати метров.

Может, Энди решил, что тело спрятано здесь ненадежно, вернулся и убрал его; поднял его наверх, оттащил куда-нибудь и зарыл? Мы с ним никогда больше не говорили об этом дне и никогда больше не подходили к этой старой вентиляционной шахте; я не знаю, что он мог сделать потом, но всегда считал, что он, как и я, хотел бы забыть об этом, сделать вид, что ничего такого и не было.

Опровержение. Черт, иногда это и к лучшему.

— …шите еще меня? — трещит рация.

— Да? — говорит Макданн.

— Нашел.

Чтобы вытащить труп, нужно время; они должны спустить туда еще людей, сделать фотографии; обычная бодяга. Большинство из нас возвращается в дом. Не знаю даже, что и чувствовать, черт его дери. Все наконец-то закончилось, правда всплыла, люди знают, другие люди; полиция знает, это уже не наша с Энди тайна, теперь это общее. Я и в самом деле чувствую облегчение, что бы теперь ни случилось, но все же я чувствую, что предал Энди, независимо от того, что он сделал.

Тело оказалось под другой вентиляционной шахтой. Этот несчастный сукин сын, наверное, дополз туда — целую сотню метров или больше до другого пятна света; наша блестящая идея забросать тело ветками и листьями оказалась бессмысленной, и если бы за эти годы туда пришла хоть одна компания ребят с фонарями или спичками да газетами, они бы нашли труп. Полиция считает, что до того, как мы его туда сбросили, внизу шахты была груда веток и листьев; молодой полицейский, который первым спустился туда, говорит, что мужик, видимо, выбрался из-под этой груды. И все равно я не понимаю, как он не расшибся насмерть; один Господь знает, что он себе поломал, как он страдал, сколько времени ему потребовалось, чтобы доползти туда — к другому, чуть более яркому пятну света; сколько он там умирал.

Какая-то моя часть даже жалеет его, невзирая на то, что он пытался сделать, что он сделал. Кто знает, может быть, он в конце концов прикончил бы Энди, прикончил бы нас обоих, но все равно никто не заслужил такой смерти.

С другой стороны, какая-то моя часть ликует, радуется, что он так вот заплатил за содеянное, что хоть раз в мире восторжествовала справедливость и зло было наказано… и от этого мне становится грустно и тошно, потому что, видимо, именно так и чувствовал Энди все это время.

Странно находиться в Стратспелде, быть в этом старом доме и не повидать мистера и миссис Гулд. Несколько копов ушли; на усыпанной гравием площадке осталось всего десять легковушек и фургонов. Вертолет слетал заправиться, снова пострекотал в небе, но недолго, и вернулся в Глазго. Очевидно, у них были посты и патрули по всей дороге, и они обыскали территорию вокруг дома. Пустое дело.

Мы снова в доме, в библиотеке, я рассказываю инспектору из Тейсайда о том, что произошло в тот день двадцать лет назад. Макданн тоже слушает. Это оказалось не так уж болезненно, как я думал. Я просто рассказываю им все так, как оно было, начиная с того, что мы бежали в гору и чуть не уткнулись в этого типа. Я опускаю, что мы с Энди делали перед этим, и слова мужчины о всяких гадостях, которыми мы занимались. Я не могу рассказывать об этом, когда рядом Макданн, это все равно что рассказать собственному отцу. Вообще-то я никому бы не хотел рассказывать об этом, и не столько потому, что мне стыдно (говорю я сам себе), а потому, что это слишком личное; последнее, что остается только между мной и Энди, и от этого у меня такое чувство, что хоть в чем-то я все же его не предал.

Сержанта Флавеля отцепили от меня, чтобы он вел записи; теперь я прикован сам к себе — наручники надеты на оба моих запястья. Старинные, почтенные тома в кожаных переплетах в семейной библиотеке Гулдов слушают жуткую историю, которую мне приходится рассказывать с закоснелым отвращением. За окном уже темно.

— Как вы думаете, мне предъявят обвинение? — спрашиваю я двух инспекторов.

Я уже знаю, что на убийства срок давности не распространяется.

— Это не мне решать, мистер Колли, — отвечает коп из Тейсайда, собирая свои записи и магнитофон.

Уголки рта Макданна опускаются, он втягивает сквозь зубы воздух, и меня это почему-то обнадеживает.

Они заказали еду в стратспелдском «Армз» — ту самую еду, которую должны были есть гости после похорон. Несколько человек, включая меня, садятся есть в столовой. Меня приковывают к одному из лондонских громил, и каждый из нас ест только одной рукой. Я вообще-то надеялся, что к этому времени они совсем снимут с меня наручники, но они, видимо, считают, что тело в шахте само по себе еще ничего не доказывает, а Энди может быть мертв, а может быть и жив, и он (или кто-то другой) вполне мог похитить Хэлзила и Лингари, чтобы обелить меня.