Пособие по укладке парашюта - [51]

Вариант продолжить путь и рухнуть внутрь рыбкой не слишком радовал – под окном не было дивана, а перспектива разбить хлебало об холодный дощатый пол в мои планы не входила.

Второй вариант, а именно лезть назад и топать к Людмиле Павловне, был, безусловно, пораженческим, но членовредительства не подразумевал, и поэтому я выбрала именно его.

Но, как известно, человек предполагает, а Бог располагает: как я ни тырилась наружу из окна, проклятая форточка не желала меня отпускать. Слабые попытки вылезти ни к чему не приводили, а когда я пыталась оттолкнуться сильнее, окно предательски трещало и грозилось рухнуть. То, что школьный прогул будет мышиным писком по сравнению с обрушением оконного проема, было очевидно, поэтому я прекратила возню и замерла до лучших времен, положившись на волю Всевышнего.

Как раз когда моя худшая половина начала отчаянно сигнализировать мне о том, что на улице не лето, а у Всевышнего есть дела поважнее, в квартире зазвонил телефон. Но не успела я испугаться от резкого звука телефонного звонка, как возник другой звук, который испугал меня гораздо больше.

– Але, – сказал кто-то из соседней комнаты. Голос Кого-то так подозрительно напоминал голос моей мамы, что худшая моя половина сжалась, а лучшая закрыла глаза.

«Не дай пропасть, Господи», – подумала я и, собрав последние силы, предприняла заключительную попытку вылезти наружу. Делать этого не следовало, потому что окно издало жуткий скрип и в комнату заглянула мама. Завизжали мы одновременно, и, должно быть, от ужаса лучшая моя половина таки перевесила худшую, и точно куль с дерьмом, я полетела вниз, на пол.

– Ну вот и пришли, – сказала я маме перед тем, как отключиться.

Единственный плюс в моем отчаянном приземлении заключался в том, что в школу я еще пару недель не ходила. Разбитое хлебало и подозрение на сотрясение были покруче гриппа и антреприз с «темнотой в глазах» не требовали.

А второй плюс получился долговременным.

Каждый раз мириться, когда мы с мамой ссоримся, она всегда первая приходит. Как вспомню, говорит, как ты с воем на меня из форточки вывались, так сразу понимаю, что на дураков не обижаются.

О том, как Катечкина работала снегуркой (новогоднее)

Давно известно, что каждая среднестатистическая школьница мечтает о туфлях на шпильках, респектабельном сюпруге и карьере Снегурки. Как вы понимаете, тотального невезения в жизни не бывает, поэтому в роли внучки Мороза я все-таки блеснула.

Наступление 1992 года не сулило мне ничего хорошего. В начале декабря моя мама получила командировку в Москву и стремительно улетела, оставив юную Катечкину с папенькой. Вплоть до 25-го числа наша жизнь была прекрасна. Конечно, как правильно развлекать ребенка, папенька не знал, но это удачно компенсировалось его недогадливостью по поводу школьного дневника, в котором вот уже неделю тосковала жирная параша по алгебре. От параши я грустила, но когда дневник не потребовали и на восьмой день, тут же замазала двойку типографской мазилкой «Шрифт» и принялась готовиться к новогодней елке. За неумеренную тягу к трещанию языком школьный комитет выделил мне роль сороки-воровки, предполагающую эпический полет вокруг зала со словами «Не зажжется ваша елка, не зажжется». В качестве реквизита мне выдали огромных размеров клюв и мятую бумажку со словами.

«Ну и что, что не Золушка? – успокаивала себя я. – Зато костюм сороки даже папенька смастерит, главное, что клюв-то уже есть, а остальное придумаем».

Двадцать пятого утром, примерив изготовленный папой наряд у зеркала, я поняла, что, во-первых, орнитолог из родителя так себе, а во-вторых, жизнь закончена.

Черные жилетка с юбкой, пионерская рубашка с оторванным шевроном и красные пластиковые бусы шансов на овации не оставляли. Никаких сорок-воровок в зеркале не было и близко, но зато ободранный «ребенок-сексот в бусах» был налицо. Пожалуй, только таблички «Она расстреливала еврейских детей» не хватало.

– Папа, я похожа на дочь Гитлера, – сказала я и завыла.

– Ну вот, может быть, клювик примеришь? – избегая моего взгляда, предложил папа.

Нацепив клюв, я завыла еще горше. Если ободранный ребенок-сексот в бусах еще мог слиться со стенами и прокатить под «не переодетого к празднику», то ободранного ребенка-сексота с бусами и клювом ждала долгая мучительная смерть.

В школу мы ехали молча и возвращались тоже в тишине.

Несмотря на то что вокруг зала я «пролетела» точно «мессершмит», сбивая перваков на поворотах, и сделала всего один круг, а не три, как было положено, нарядец мой все-таки заметили.

– Это ж кто девочку так вырядил? – изумлялись одни мамаши.

– Наверное, родители алкаши какие-нибудь, – отвечали им другие. – Сейчас всякого, знаете ли, полно…

Вернувшись домой, я шарахнула дверью своей комнаты и рухнула на диван. Доброе имя мое было опозорено, и ни одна вещь на свете не могла возместить мне страшной утраты.

За рыданиями я не заметила, как вошел отец.

– Ты, Кать, плакать перестань. Снегурочкой быть хочешь? – потряс меня за плечо родитель.

– Что, мешок из-под картошки освободился? – взвизгнула я.

– Да нет же, наряд казенный будет. Вполне себе даже настоящий, с кокошником.