Послевкусие - [69]

— Ну, у меня есть несколько студенческих статей. Я их писала, когда училась в Кулинарном институте Америки. Правда, это было очень давно. Наверное, мне…

— Вы учились в Кулинарном институте? — с неожиданным интересом спрашивает Энид.

— Да.

Оглушительный шум возобновляется, и ей вновь приходится кричать.

— Слушайте, мне нужно идти! Пришлите что-нибудь из своих работ, тогда и поговорим!

Я собираюсь повесить трубку, когда шум снова стихает и Энид продолжает разговор:

— Это не Нью-Йорк, госпожа Ринальди. Вы знаете, сколько статей посвятили ресторанам Питсбурга «Gourmet», «Bon Appétit» или «Food & Wine»? Ни одной. Так что действуйте. Присылайте мне свою статью, и, если она мне понравится, я дам вам шанс, только не питайте иллюзий. Не исключено, что вы будете разочарованы.

— Ну, как рассказывать: в общих чертах или со всеми кровавыми подробностями? — спрашивает Рут, когда я с опозданием на целый час появляюсь на пороге ее дома, чтобы забрать Хлою.

Несколько раз я пыталась дозвониться до Рут, но она либо отключила телефон, либо просто не брала трубку. В качестве компенсации за опоздание я даже зашла в магазин деликатесов на Столман-стрит и купила любимых Рут сэндвичей с говядиной и пару кошерных хот-догов для Карлоса, но она даже на них не взглянула. Небрежно бросив пакет с сэндвичами на стол, Рут проводит меня в комнату, где сидят Карлос и Хлоя, уставившись на экран видео, и грызут бублики-бейгл.

— Извини, — говорит Рут, заметив, что я окидываю взглядом заваленную игрушками комнату и детей, со стеклянным блеском в глазах неподвижно уставившихся на экран. Это состояние мне знакомо — его называют телекомой. — Знаешь, обычно я не усаживаю детей перед телевизором, но сегодня у меня есть смягчающие обстоятельства.

Она протягивает мне пачку носовых платочков, хотя я надеялась получить половину сэндвича с говядиной.

— Зачем это? — с невинным видом спрашиваю я.

— Сейчас узнаешь. Поверь, они тебе понадобятся. Да, кстати, я надеюсь, ты сможешь взять к себе Карлоса в следующий четверг? — спрашивает Рут. Я киваю. — О, — продолжает Рут, — и не могла бы ты помочь мне испечь пару десятков ругелах[37]? Мне очень нужно, чтобы они получились и чтобы были моего приготовления, а я совершенно не умею управляться со скалкой. Понимаешь, сейчас для меня важнее всего заслужить похвалу.

— Похвалу?

— Вот именно. Механизм заработал! — говорит Рут, розовея от волнения.

В уголках ее рта начала скапливаться слюна, лицо раскраснелось, и в целом она похожа на человека, больного бешенством.

— Слушай, о чем ты говоришь? — с тревогой спрашиваю я.

Рут замолкает и с удивлением смотрит на меня.

— Ты что, совсем тупая? — спрашивает она.

— В общем, да, — отвечаю я, снимаю пальто и усаживаюсь на диван.

— Значит, придется рассказывать длинную версию, — говорит Рут, плюхаясь на диван рядом со мной.

И сразу приступает к повествованию. Пока дети спали, ей позвонила Лия Холландер и пригласила на игру в маджонг, которая должна состояться в доме Роны Зильберман в следующий четверг.

— Ну так вот, мы говорим по телефону, и Лия меня спрашивает, как давно я развелась. Я отвечаю, что никогда не была замужем, а Карлос — приемный ребенок, на что она говорит: наверное, я очень хорошая мать, раз не побоялась усыновить чужого ребенка. — Рут бросает взгляд на Карлоса, который, весь в крошках от бублика, размазывает его остатки по дорогому персидскому ковру. — Хм, ну так вот, — продолжает Рут, — тут она начинает рассказывать о своем сыне Ниле, которого хотела бы видеть счастливым, особенно с женщиной, любящей детей.

— Кажется, я начинаю понимать, — говорю я.

— Наконец-то, — говорит Рут и встает, чтобы взять со стола пакет из магазина деликатесов. По дороге она достает из холодильника пару бутылок пива.

— Сэндвичи с говядиной под вино не идут, верно? — спрашивает она.

— Совершенно верно, — говорю я, беря у нее бутылку «Стеллы Артуа», салфетки и половину сэндвича.

— Ладно. В общем, она сама начинает мне рассказывать о жене Нила. Как они хотели ребенка, как ей не удавалось забеременеть, как Нил с самого детства мечтал стать отцом. Наконец она забеременела, и тут, представляешь, у нее обнаруживают рак груди. Разумеется, встает вопрос о срочной операции, но ей приходится выбирать: либо аборт и операция, либо ждать, когда родится ребенок, и только после этого начинать лечение. Она решает ждать. Господи боже, — говорит Рут, открывая бутылку, — родить ребенка и сразу начать сложнейшее лечение, когда ты еще не совсем оправилась от родов! — Рут берет носовой платок и сморкается. — Ну вот, сначала вроде бы все шло хорошо, а потом обследование показало, что лечение начали слишком поздно. Когда Эли было около девяти месяцев, выяснилось, что рак дал метастазы в поджелудочную железу и печень. Она умерла через два дня после того, как Эли исполнился год.

— Как ее звали? — шепотом спрашиваю я, доставая из пакетика носовой платок.

— Сара. Ее звали Сара, — всхлипывая, говорит Рут, и дети поворачивают к нам головы.

Хлоя начинает плакать. Я беру ее на руки и крепко прижимаю к себе. Я зарываюсь лицом в ее кудрявые волосы, вдыхаю их запах, наслаждаюсь прикосновением ее пальчиков к своей шее и думаю о том, как сильно хотела Сара испытать радость материнства, какой она была храброй и какую печаль почувствовала, узнав, что ничего из этого ей испытать не суждено. Рут сажает Карлоса на колени, и мы сидим на диване, прижимая к себе детей, до тех пор, пока они не начинают вырываться. Тогда мы опускаем их на пол и берем друг друга за руки.