Последствия - [84]

– И что же здесь происходит?

Эдмунд, казалось, смутился:

– Просто глупая игра.

– Выглядит забавно.

– Машина должна была быть твоим “мерседесом”. Но у меня пока нет игрушечного “мерседеса”, поэтому вместо него я использую “лагонду”. А это Гельголанд. – Эдмунд указал на горку джемперов и рубашек со стойким оловянным солдатиком наверху.

– А это я?

Эдмунд кивнул.

Льюис обратил взгляд на кукольный домик. Он увидел две детские куклы в спальне и две взрослые, мужчину и женщину, у фортепиано на первом этаже.

– А это мама и герр Люберт – играют на рояле?

– Это не я так расставил кукол, это Фрида. Она… поменяла их местами, – сказал Эдмунд, краснея и злясь на себя за то, что вообще упомянул об этом.

Льюис посмотрел на миниатюрных Рэйчел и Люберта:

– Похоже, все счастливы. Все прекрасно ладят. А это главное.

Было темно, когда Рэйчел подошла к дому. Светились три окна: в гостиной, в комнате Фриды на верхнем этаже и в ее спальне. Дом как будто встретил ее многозначительным прищуром. Сумрак превратил балконные перила в гримасничающую ухмылку. “Мерседеса” Льюиса на подъездной дорожке не было, но от мысли, что она снова увидит мужа, ее пробила нервная дрожь.

Хайке встретила хозяйку в холле, поклонилась и забрала саквояж. Горничная казалась взбудораженней обычного и нервно косилась в сторону гостиной. Оттуда доносилось стаккато, похожее на вступление к “Лесному царю”.

– В чем дело, Хайке?

– Полковник, – пробормотала девушка и снова бросила взгляд в сторону гостиной.

Рэйчел отдала ей пальто.

– Как Эдмунд?

– Хорошо. Спит.

Рэйчел вошла в гостиную – Льюис сгорбился над клавиатурой, одной рукой подпирая лоб. Он не обернулся, просто продолжал ударять по клавише, безуспешно пытаясь сыграть следующее за этим арпеджио.

– Льюис?

И снова он не взглянул на нее.

– Лью? Почему ты это играешь?

Льюис перестал играть, но головы не поднял. Он был бледен. Рэйчел заметила кровь на рукаве кителя.

– Эта первая часть легкая. Но вот следующая… не представляю, как ты ее играешь.

Первой мыслью было: он откуда-то знает – все. Она подошла и опустилась на двойной табурет рядом с ним.

– Лью?..

На подставке стояла партитура “Warum?”. Из носа у Льюиса текло. Она хотела поднять его голову, посмотреть, что у него в глазах, но он не отрывал глаз от клавиатуры, и капли из носа падали на клавиши.

– Что случилось? Что-то случилось…

Он вытер нос рукавом, и Рэйчел увидела засохшую кровь на тыльной стороне ладони. Она взяла его руку в свою – холодная как лед.

– Твои руки. У тебя кровь…

– Не моя…

– А чья? Лью? Ты пугаешь меня.

– Баркера. Он настоял на том, чтобы отвезти меня… не надо было соглашаться… пуля предназначалась мне.

– Какая пуля?

– Того парня, которому я дал умереть.

– Кому ты дал умереть? Какой парень?

– Парень, который застрелил Баркера… Парень, который сказал, что знает Фриду…

Рэйчел не поспевала за этими скачками.

– Не ждал опасности. А она все время была тут, прямо у меня под носом. Прямо в моем доме.

Она заставила его повернуться, посмотреть на нее. В этом разбитом, сломленном Льюисе было что-то гипнотизирующее.

– Я погнался за ним… мог спасти. Но дал ему умереть… Я хотел, чтобы он умер… не только за Баркера… но и за Майкла… за все. – Льюис вытянул руки с засохшей бурой кровью Баркера. – Я избрал неверный курс, Рейч. Повесил флаг не на ту мачту. Бернэм был прав… Если всем веришь, кто-то за это заплатит.

Рэйчел взяла его лицо в ладони:

– Не говори так…

– Но ты же знаешь, что это правда. Скажи мне… Рейч. Скажи. Я был слишком доверчив? – Он заглянул ей в глаза.

– Да… – Рэйчел пробежала пальцами по его лицу, убирая назад волосы. – Но… мне надо, чтобы ты… снова поверил… Ты нужен мне, Лью… – Она поцеловала его в лоб, прижимая губы и нос к его коже, вдыхая его.

– Прости.

– Это я должна просить прощения. И я прошу. Прости меня.

– Жалкая же мы парочка.

Рэйчел притянула его голову к груди:

– Отдохни.

Льюис опустил голову, и она обняла его, медленно укачивая. Рэйчел не видела мужа плачущим. Он как-то сказал, что она выплакала все за них обоих. Она тихо покачивала его, и он испустил чуть слышный, долгий стон. Она никогда не думала, что в нем прячется этот звук, но узнала его. То была скорбь по их сыну.

Льюис не мог заставить себя выбраться из постели, но и спать тоже не мог. Шок и нервное истощение парализовали его, отвращение к себе и странное, почти приятное отчаяние не давали уснуть. Какой-то мудрец сказал, что и праздные, и трудолюбивые в смерти равны, так зачем стараться? Будет он лежать или метаться, результат один. И действительно, памятуя о том, чем он занимался в последнее время, разумно предположить, что для мира будет только лучше, если он так и останется навеки в постели. И дела, и люди требовали жизненной стойкости и терпения, которых у него больше не было, и веры, которая для него исчезла. Куда легче разрушать, чем строить: город, поднимавшийся тысячу лет, можно стереть с лица земли за день; жизнь человека – оборвать в долю секунды. С течением лет Эдмунд и его дети узнают названия самолетов, танков, сражений и вторжений и с легкостью будут вспоминать жестокости века и имена тех, кто их совершил. Но сможет ли кто-то из них назвать хоть одного, кто заделывал бреши или укреплял разрушенные стены?