Последняя женщина сеньора Хуана - [10]

ЭЛЬВИРА. Не надо уточнять.

ХОЗЯИН. Не надо, сеньора. Хватит слов. Михо, сними рогожу.

Михо открывает вывеску. На ней написано «Приют странника» и намалевана голая девица со шпагой в зубах. Общая озадаченность. Пауза.

Ну как, сеньоры?

ХУАН (Эльвире). Первая пощечина в моей жизни, за которую придется благодарить.

ХОЗЯИН. Не понял, сеньор?

ЭЛЬВИРА. Сеньор имел в виду, что он в восторге. Я тоже. Карлос, надеюсь, и тебе понравилось?

КАРЛОС. Патриотично. Моим драгунам подошло бы. Выпьем за вывеску.

Пьют.

ХОЗЯИН. Прогресс, сеньоры, остановить нельзя…

КАРЛОС (вставая). Тебя тоже. Посиди, выпей. Тебя слушали. А теперь будут слушать меня. Хуан, повернись, я говорю с тобой. Ты должен мне ответить! Должен, потому что ты испортил мне жизнь.

ЭЛЬВИРА. Как, и тебе?

КАРЛОС. Мне! Именно мне! Двадцать лет я отказывал себе во всем. Я фехтовал по три часа в день. Я сбросил брюхо. Да что там — я четыре раза, ты слышишь, четыре раза бросал пить! Потому что у меня была цель. Я хотел одного — чтобы в старости про меня говорили: вон идет сеньор Карлос, который убил сеньора Хуана… А как мне жить теперь? На что я потратил эти двадцать лет? Зачем мне старость?

ЭЛЬВИРА. Карлос, имей совесть. Ты потратил двадцать лет. А я? Я вышла в путь новобрачной, а закончила его старухой. На что ушла моя жизнь? Ты хотел убить Хуана, а по какому праву? Кто он тебе? Убийца брата — это все равно что дальний родственник. А мне он — муж! Даже не бывший — просто беглый. И ответить он должен мне… Зачем ты погубил мою жизнь, Хуан?

ХУАН (растерянно). Но почему вы спрашиваете меня? Клянусь, я никому не желал зла. Я не разбойничал, даже не мстил за обиды. Вы спрашиваете меня, а я спрошу вас: за что вы хотели меня убить? Вот вы трое? Карлос, ты же знаешь, я не виновен в смерти капитана: я только защищался и даже не мог бежать, он загнал меня в угол. А ты, Эльвира? Нелюбимый муж уходит от нелюбимой жены — неужели этого достаточно для убийства? (к Михо.) А ты, парень? Я понимаю, за славу приходится платить. Но почему ты счел себя вправе расплачиваться моей жизнью? (Поочередно смотрит на всех троих.)

КАРЛОС. Ну, не знаю…

ЭЛЬВИРА. Хуан, я же не сделала этого.

МИХО. Сеньор, я сам хочу понять. Это пришло мне в голову месяц назад, я и знать не знал, что вы приедете. Встал утром задать корма коням, вышел. Дождь, под ногами хлюпает, пахнет плесенью и навозом… Разве, думаю, это жизнь? А потом подумал: хорошо бы сейчас убить сеньора Хуана!

ХУАН. Но почему?

МИХО. Сам не понимаю.

ИСПОЛНИТЕЛЬ. Сеньор Хуан, я вам отвечу.

ХУАН. Значит, и ты хотел?

ИСПОЛНИТЕЛЬ. Службой клянусь, лично я зла к вам не держу. Просто вы человек особенный, а я обычный, мне их легче понять. Дело в том, сеньор, что, если посмотреть, вам завидовать нечего: и рискуете, и скрываетесь, и в немилости. Но если рассудить, выходит по-иному: у нас жизнь серая, а у вас, сеньор, цветная. Я вам так скажу: в стране слепых очень даже можно жить, но только пока рядом нету зрячего. А то уж очень обидно.

ХУАН. Но кто мешает стать зрячим?

ИСПОЛНИТЕЛЬ. Нет, сеньор, это от рождения. Все равно как летать. Вон ворона — ничем не лучше меня, а родилась с крыльями.

ХУАН. Я не родился ни зрячим, ни крылатым, я был как все. Может, и дальше жил бы как все. Но — ты слышишь, Эльвира, — когда я женился не по своей воле, я почувствовал себя униженным. И вот тогда мне стало все равно. Я ничего не хотел — ни дома, ни богатства, ни славы, я хотел только поступать всем назло. А потом случилось что-то вроде чуда. В чужом доме, в чужой постели я открыл глаза и вдруг увидел счастливое человеческое лицо. Я понял, что так бывает.

МИХО. Сеньор, почему вы замолчали? Вы сказали — счастливое лицо.

ХУАН. Да, счастливое лицо. И я подумал: тот на небе, от кого мы зависим, дал нам жизнь. Тот на земле, от кого мы зависим, ее не отнял. Спасибо им — это очень много! Но счастье… Счастье может дать только один человек другому человеку. Я изучил алхимию и знаю: из ничего не возникает ничего. Чтобы один нашел, другой должен потерять. Но есть исключение: когда встречаются двое, находят оба, из ничего возникает нечто. Протяни холодную руку к холодной руке — и возникает пламя, у которого можно согреться.

ЭЛЬВИРА. Лучше скажи, сколько жизней сгорело в твоем пламени! Ты не хранитель огня, а поджигатель, после тебя остаются грязь и зола. Ты поджигатель, Хуан, таких в деревнях закалывают вилами.

КОНЧИТА. Сеньора, нехорошо быть эгоисткой. Сеньор Хуан, как великий скрипач или художник, принадлежит всем.

ЭЛЬВИРА. Трогательная картинка: мышонок защищает кота… Помолчи, младенец, я пытаюсь спасти не себя, а тебя.

ХУАН. Эльвира, почему ты злишься?

ЭЛЬВИРА. Ты спросил, за что тебя можно убить? Тебя нужно убить! Да, бросают жен и мужей, ничего страшного в этом нет. Но после тебя рушится не дом — после тебя рушится мир! Человек должен во что-то верить. У всех моих братьев были любовницы, но это не возмущало даже их жен. Потому что это были нормальные любовницы. С которыми не стыдно встретиться в церкви! Которых не стыдно пригласить домой! Пока ты развлекался со Стеллой, я и слова не сказала: какая ни есть, а графиня. Когда ты спал с моими подругами, я и это поняла: от таких мужей, как у них, и я бы побежала к первому встречному. Но когда возникла эта нищенка, эта уродина, эта хромая цветочница… Я уважаю всех женщин, от принцессы до судомойки, но каждую на своем месте. Может ли существовать мир, где все мы — и принцесса, и я, и судомойка — полностью равны в постели сеньора Хуана?