Последняя война - [9]

- Увойди.

Славку всего передернуло от судорог, от внезапного счастья, он бросился к крылечку, прошмыгнул по-собачьи в темные сени, затем вслед за женщиной в комнату. Тут передохнул, прошел на середину и стал стоять. С него капало, при малейшем шевеленье чавкало в сапогах. В доме было натоплено, но Славка не мог согреться, он сдерживал дрожь, но дрожь не унималась. Хозяйка смотрела на Славку и не могла сразу сообразить, что с ним делать.

- Ну чего стоишь, - послышался голос с печи, - скидавай все, околеть можно.

Повернувшись на голос, Славка увидел лежавшего на печи мужика, чисто выбритого, в чистом солдатском белье. Расстегнул ремень, и хозяйка начала стаскивать тяжелую и неподатливую шинель, потом посадила на скамью, стащила сапоги, раздела Славку до трусов, сунула в руки такое же, как у хозяина, белье с завязками вместо пуговиц и отправила на печь. Там он напялил рубаху, кальсоны и лег на горячее, укрывшись полушубком.

- Может, растереть его? - спросила снизу хозяйка.

- Вот именно, добро переводить. Мы лучше вовнутрь примем. - Хозяин велел подать "растирание" на печь.

Славка повернулся к нему лицом и, заглядывая в глаза, сказал:

- Я есть хочу.

- Эта дела поправимая, сперва прими вот.

Славка выпил стакан вонючей самогонки, внутренности обожгло, и сразу сделалось тепло и уютно. Хозяйка подала хлеб, соленые огурцы, сало. Ел Славка жадно и быстро. Голова кружилась, он пьянел, тянуло в сон. Насытившись, поблагодарил хозяина и лег опять, но теперь не кутался в полушубок, а лежал открыто, спокойно, во хмелю, в полудреме.

- Может, по второй? - спросил хозяин.

- Спасибо, больше не могу.

- Спаси бог, да не будь и сам плох, - пошутил хозяин и выпил один. Он был расположен к разговору, начинал то с одного конца, то с другого, но все как-то непонятно, отдельными словами, без всякой связи, а может, связь и была, да он держал ее про себя.

- Бог-то спаси, а рюмочку подняси, - продолжал он. - Чудеса, парень. Истинно говорю - чудеса. Лежишь на моей печке, в моем исподнем, накормлен, напоен, а кто ты есть - хрен тебе знает. Во дожили так дожили.

Славка уже засыпал под этот разговор, не мог удержать тяжелых век. Последние слова, с какими он уснул, были о войне.

- Во дожили, а почему дожили? Потому что война. Война! Дела эта непоправимая... Война. Кому война, а кому хреновина одна. Не так ли?.. Дрыхнешь, ну и дрыхни, а кто ты такой есть - хрен тебе знает...

Утром Славку разбудили. Хозяин стоял внизу одетый, обутый, видно, уже побывал во дворе, поглядел что и как, не видно ли, не слышно ли кого.

- Слезай, - сказал он без вчерашнего балагурства. - Позавтракаешь - и с богом. По нынешнему времю два мужика в доме - дюже много, и прихлопнуть могут. Так что не гневайся.

Белье велели на себе оставить, гимнастерка и галифе были сухими и теплыми, высушены были и сапоги с портянками. Головки сапог, чтобы не трескались и были помягче, смазаны дегтем. Славка оделся, обулся и почувствовал себя здоровым, подтянутым, только под самым сердцем почти неслышно, но постоянно скулила все та же беда: опять куда-то идти, что-то делать, чего-то искать...

Когда стал собираться, хозяин сказал:

- Шинелка мокрая, не высохла, да и ни к чему тебе шинелка. В этом легче пройдешь. - Он взял со скамьи и бросил Славке коричневую одежонку, видать, еще из дореволюционного домашнего сукна. Подумал Славка, подумал и натянул на себя этот полузипунчик с нашивными матерчатыми карманами, местами побитый молью, посеченный, местами залатанный. Шапка, зипунок до колен, сапоги, смазанные дегтем, - вид справный, крепенький. Но Славка взглянул на себя со стороны и показался самому себе жалким. Он стоял у порога, ждал, пока кликнет хозяин, вышедший еще раз поглядеть кругом - нет ли глаз лишних, опасности какой. Стояла и хозяйка, прислонившись спиной к печке.

- Сам-то дальний? - спросила она точно так же, как и вчерашняя баба.

- Дальний.

- Небось жена убивается, детишки...

- Да что вы, - засмущался Славка, - какая там жена...

- Ну мать.

- Мать другое дело.

Хозяйка пригляделась к Славке, заросшему черной щетинкой, и вздохнула, и с тихой, уже забытой, а может, и не забытой еще, но какой-то горькой игривостью в голосе заметила:

- А и правда, совсем еще молоденький.

Поблагодарил, попрощался Славка и пошел краем поляны, потом лесом, пошел на юг, где в середине дня будет блуждать за тучами невидимое солнце. Теперь он хоть что-то знал, куда и зачем идет.

- В Брянских лесах, - говорил за столом хозяин, - там нашего брата навалом. Сам оттуда. Дак у меня дом рядом, - как бы оправдываясь, сказал он про себя. - А твое дело - дави к им. Их-то в укружении цельные дивизии пооставались. Может, попадешь, а может, - вздохнул он, - пулю словишь, не дай-то бог. А итить надо.

И Славка пошел. Все же что-то такое забрезжило впереди.

5

Хотя язык уже не раз выручал, все же не хотелось больше пытать судьбу, Славка стал обходить немцев, опасался встреч с ними. Силы вернулись к нему, а вместе с силами вернулось все, что есть в живом человеке, например страх. Теперь Славка полностью осознавал тот ужас, ту бездну, что оставил за своей спиной, что ушло от него вместе с колонной на Юхнов. Теперь было страшно представить себя в прежнем положении, в каком он находился всего два дня тому назад. Но Славка понимал, как легко можно вернуться к тому ужасу, в ту бездну - стоит сделать один только неверный шаг, на минуту забыться, сблагодушествовать. И он не забывался, не благодушествовал, подальше держался от дорог и деревень. Даже в сумерках, когда надо было искать ночлег, не вошел в селение, оказавшееся на пути, а стал обходить его темной балочкой, потом кромкой подступившего леса, потом полем.