Последняя война - [28]

Царство — что может означать это понятие? Название? Имя?

Сейчас Оно молчало, привычно наслаждаясь мерцанием красок, воплотившихся в камень.

* * *

Менгу, разумеется, представлял, что каменный улус окажется большим поселением. Но, когда сотня подошла к стенам Шехдада, у молодого командира буквально отвисла челюсть: в Степи никто и никогда не возводил подобного. Отвесная глиняная стена поднималась над всадниками на три человеческих роста, а огромная башня над воротами, выложенная старательно обтесанными прямоугольными камнями, выглядела неприступной.

— Танхой, — подозвал Менгу своего помощника, несколько беспомощно озирая стену. — Туда можно только взлететь, как птица! Однако у меня и моих нукеров нет крыльев.

Пятидесятник дозволил себе мимолетную улыбку. Что ж, Менгу можно понять сотник всю жизнь провел среди равнин, в дальнем кюрийене, отстоящем на многие переходы от границы Степи. Он не видел возвышающиеся на семьдесят пять локтей каменные укрепления Эль-Дади, не ходил торговать с караванами в сторону Дангары или Мельсины — городов, при виде которых хотелось встать на колени, думая, что их создали не руки людей, но богов.

— Скажу так, — фыркнул Танхой, — стена глиняная, на деревянной основе. Последний раз обновлялась много лет назад, видишь трещины?

Менгу кивнул. Действительно, окружавший Шехдад вал выглядел довольно старым.

— Ворота рассохлись от жары, — спокойно продолжал пятидесятник, острым глазом рассматривая жалкую твердыню саккаремского пограничья, — щели меж досок. Башня, как погляжу, едва держится. Не упала бы на головы… Сакка-ремцы слишком давно жили в мире.

Менгу понял, о чем говорил Танхой. Если в каменном улусе давно не обновлялись юрты и ограда, значит, они обветшали и в силах человека их разрушить. Разве мергейты не перетягивают два раза в год войлок на своих жилищах и кибитках, чтобы защитить себя от ветра и холода, когда избитая непогодой ткань начнет рваться? Верно говорят люди: саккаремцы — никчемный народ. Разве можно так пренебрегать заботой о своем становище?

Слева от возвышения толстой и казавшейся мергейтам безобразной башни на стене стояли люди. Менгу, глаз которого различал сокола, парящего наравне с облаками в зимний вечер, без труда рассмотрел нескольких мужчин в ярких ча-панах (кажется, такая одежда в Саккареме называется халат?) и робко выглядывавшую из-за облупившегося зубца девицу с открытым, а вовсе не повязанным по местному обычаю полупрозрачным шарфом лицом.

Ближе всех к краю стены находился высокий, почти на полторы головы длиннее остальных, человек. Менгу углядел, как под его правой рукой взблеснул солнечный лучик — рукоять сабли, — заметил сияющий густой небесной синевой узкий тюрбан с пером и голубовато-серый с едва заметными блестками (наверное, очень дорогой) халат. Не иначе, хан.

— Буду с ними говорить, — не то вопросительно, не то утвердительно произнес сотник. — Пусть откроют ворота и признают владычество хагана. Тогда никого не тронем. Только молодых мужчин заберем.

— Правильные слова. — Танхой сдвинул белую шапку на затылок и вытер пот со лба. Солнце поднялось высоко, приближаясь к середине дня. Становилось очень жарко. — Но лучше отправь десятника. Вдруг саккаремцы начнут стрелять из луков? Зачем Бронзовым лишаться сотника?

— Бояться стрел этих прирожденных рабов? — искренне возмутился Менгу и бросил на Танхоя тяжелый недоумевающий взгляд. Неужели пятидесятник решил, что он испугается? — Я еду к стене. Если хочешь, давай со мной.

— Когда тебя убьют, — безразлично-спокойно ответил не раз бывавший в битвах, а потому благоразумный Танхой, — я стану командовать сотней и выполнять приказ великого хагана. Отошли десятника.

Менгу только скрипнул зубами, подумав про себя: "Трус!", и, ударив свою лошадку пятками по бокам, сорвался с места. Командиры десятков, как один, посмотрели на старика Танхоя, но тот даже не пошевелился и только крепче сжал повод. Его вид говорил: "Решение сотника — закон. Не двигаться с места".

Поднимая пыль на широкой дороге, ведущей к воротам, небольшой мохнатый степной конек рванулся к стенам городка. Менгу резко осадил скакуна, когда тот уже был готов свернуть в сторону, чтобы не налететь на большую деревянную дверь с двумя створками, ведущую в обнесенный крепостью улус.

Менгу знал закон. Пускай противник сначала увидит, с кем имеет дело, и, если более смел, подаст голос. Посему сотник некоторое время гарцевал перед воротами, вызывающе глядя на ставшие такими близкими лица саккаремцев, выглядывавших из широких бойниц, и отметил про себя — во-первых, они напуганы, во-вторых, йе понимают, что происходит.

Конечно, не понимают. С заката и восхода Шех-дад обходили тумены Гурцата, ничуть не обращавшие внимания на маленькое становище, но внушая его жителям прямо-таки благоговейный ужас, исходящий от мощи Степи. Пока еще невели-дой лишь три десятка тысяч мергейтов двинулись в путь.

Менгу, не дождавшись приветствия от саккаремского хана, перегнувшегося через стену, чтобы рассмотреть нежданного гостя, выкрикнул:

— Эй! Кто будет со мной говорить? Короткое замешательство наверху. Сотник приметил, что хан в синем тюрбане будто бы испугался, но затем нашел силы ответить: