Последняя «виннебаго» - [2]

Я оглянулся на сбитого шакала. Шоссе было совсем пустынно. Водители новых автомашин и мотоциклисты почти не пользуются многополосными шоссе без разделителей, даже в часы пик. Слишком много легковушек попало под автоцистерны. Обычно на таких шоссе встречается хоть несколько машин старого образца или как-нибудь нарушающих правила, благо патрули все заняты на трассах с разделителями. Но на этот раз – ни одной.

Я влез опять в свою «хитори» и дал задний ход. Оказавшись вровень с шакалом, я выключил зажигание, но выходить не стал. Можно было и отсюда разглядеть струйку крови, вытекающую из его пасти. Вдруг с ревом вылетел грузовик-водовоз, мчавшийся на бешеной скорости сразу по трем средним полосам, чтобы дорожные камеры не засекли его. Он зацепил шакала и превратил его заднюю часть в кровавое месиво. Хорошо, что я не попытался пересечь полосы: этот водовоз просто не заметил бы меня.

Я завел свою машину и доехал до ближайшего поворота, рассчитывая найти телефон. Я нашел его на старой дороге семь-одиннадцать, ведущей к Мак-Дауэллу, и позвонил в Гуманное Общество:

– Сообщаю, что видел мертвое животное на шоссе.

– Имя и номер? – спросила дежурная.

– Это шакал. Лежит на дальней правой полосе между тридцатым и тридцать вторым участком Ван-Бюренского шоссе.

– Скорую помощь оказали?

– Он мертвый.

– Вы перенесли животное на обочину дороги?

– Нет.

– Почему? – Тон дежурной стал резче и требовательнее.

Да потому, что мне показалось, что это собака.

– У меня не было лопаты. – Я повесил трубку.

К восьми тридцати я добрался до Темпе, несмотря на то, что, казалось, все водовозы штата внезапно устремились на Ван-Бюренское шоссе. Меня оттеснили в сторону, и почти всю дорогу я ехал по обочине.

«Виннебаго» стояла недалеко от старого зоопарка между Финиксом и Темпе. В рекламном листке говорилось, что ее владельцы принимают посетителей с девяти до девяти. Я собирался побольше поснимать, пока не нахлынул народ, но было уже без четверти девять и, даже если и не будет столпотворения машин на пыльной стоянке, поздновато, пожалуй.

Фотографом работать не слишком весело. У большинства людей лица при виде камеры закрываются, словно ставни при слишком ярком солнце, и остается фотофизиономия, «лицо для публики». У всех почти улыбающееся, кроме, может быть, сенаторов и арабских террористов, но – с улыбкой или без улыбки – настоящие чувства оно скрывает. Хуже всего снимать актеров, политических деятелей – вообще тех, кто постоянно фотографируется. Чем привычнее для человека находиться на глазах у публики, тем легче снимать его с большого расстояния видеокамерой и тем труднее сделать снимок, хоть сколько-нибудь отражающий его суть. А ведь Эмблеров снимали почти двадцать лет, и без четверти девять они, вероятно, уже будут при своих фотофизиономиях.

Я поставил машину у подножия холма, возле рощицы юкк и окотилл, где раньше находилась вывеска зоопарка, вытащил из кучи на заднем сиденье видеокамеру и сделал издалека несколько снимков установленного вдоль шоссе щита с объявлением «Смотрите настоящую машину для отдыха »виннебаго«. Стопроцентно подлинная».

Подлинная «виннебаго» была поставлена на площадке перед зоопарком; рядом росли кактусы и пальмы. Рамирез говорила, что машина не настоящая «виннебаго», но на ней была большая буква «В», ее знак, от которой расходились полоски, опоясывающие кузов. Мне показалось, что вообще она выглядела так, как и полагалось машине для отдыха, хотя уже лет десять я этих фургонов не встречал.

Надо сказать, я к ним никогда симпатии не испытывал и, когда Рамирез позвонила и дала мне это поручение, я сразу подумал, что пора бы избавиться от некоторых вещей вроде комаров, дорожных разделителей и прежде всего машин для отдыха. Еще когда я жил в штате Колорадо, они повсюду в горах ползали по крайней левой полосе. Причем даже в то время, когда ширина полос была пятнадцать футов, они занимали две полосы, а за ними тянулся целый хвост легковых машин, водители которых в выражениях не стеснялись. Я оказался позади такого фургона на перевале Независимости, в хвосте длинной вереницы намертво застрявших машин. Это из него вылез десятилетний мальчишка и начал фотографировать. Другой такой фургон не справился с поворотом напротив моего дома и свалился в «мой» кювет. Он был похож на кита, выброшенного на берег. Правда, поворот вообще был коварный.

Из боковой двери «виннебаго» вышел старик в отглаженной рубашке с короткими рукавами, обошел машину и начал мыть ее спереди, макая губку в ведерко. Где же он взял воду? Рамирез переслала мне данные о «виннебаго»: ее бак для воды едва вмещал 50 галлонов. Этого достаточно для питья, душа и, может быть, для того, чтобы сполоснуть, посуду. В зоопарке никаких колодцев не было. Старик же обливал и бампер, и даже шины, словно у него был большой запас воды.

Я сделал несколько снимков машины, припаркованной посреди просторной стоянки, а потом телеобъективом снял старика, моющего бампер. На руках и на лысине у него были крупные рыжевато-коричневые пятна; бампер он тер изо всех сил. Потом остановился, отошел и позвал жену. Вид у него был встревоженный, а может быть, просто раздраженный. Я был слишком далеко и не мог расслышать, сказал он ей что-нибудь, досадливо окликнул или просто позвал посмотреть, хорошо ли вымыто, и лица его я не видел. Она открыла металлическую боковую дверцу с узеньким окошком и шагнула на металлическую ступеньку.