Последняя свобода - [6]

— Не говори, о чем не знаешь.

— Ясно. Но Марго!

— Она решила, ничего страшного.

— Да ведь старик умер!

— Но не тогда же?

— Это неизвестно. В час никто не отвечал, и позже я не дозвонился, никакой бабы Маши не было… Впрочем, я тоже хорош: соседку не узнал.

— Вот это странно.

— Ну, я почти не бываю в Москве, тыщу лет не видел… Ладно, Бог с ней. Дальше.

В начале праздничного обеда (еще до чтения) Марго отлучилась в дом. Юра был у нее «на подхвате» — это я помню. А Аленьке приспичило скушать белый налив «прямо с дерева». Коля поплелся за яблоком и услышал с терраски тихий голос матери: «Да нет же, нет!» — «Ты обещала, — шептал верный ученик. — Завтра, как стемнеет. Пойдем на озеро, как тогда? Или в сад?» — «Не все ли равно, где умирать». — «Умирать?» — «От любви». — «Ты меня любишь?» — «Я люблю любовь. Вот что, Юра…»

Сын не выдержал и бросился в беседку.

О, я-то на собственной шкуре знал силу соблазна моей Маргариты — «моей Гретхен», как называл я ее в молодости. А сын в ту минуту повзрослел, конечно.

— И в понедельник ты остался?

— Да. Маме я сказал, что мы уезжаем в Москву. Но по дороге на станцию не сумел избавиться от Машки. «Машка»… забавно.

— Тоже крепкий орешек, а?

— Неужели ты ничего не понимаешь?

— Куда уж мне… извини.

— В общем, день мы провели в лесу, вечером в кино ходили, в пансионат. И вернулись, когда стемнело.

— Ты собирался устроить скандал?

— Да нет. Но я был в бешенстве.

— Узнаю родную кровь. Ну?

Окна спальни у нас выходят на фасад, вход в дом через терраску в задней стене. Горел ночник — смутный свет через портьеры цвета вишни. Значит, они там или он скоро подойдет. Мария поднялась в мансарду, Коля открыл ключом входную дверь и через прихожую прошел к спальне.

— В темноте?

— Фонарик на терраске включил.

— Хотел застать их врасплох?

— Просто не хотел видеть, особенно ее. Я рассчитывал выманить его из дома и отделать.

Тут у Коли соперников нет — многолетние занятия боксом.

— Постучался и сказал: «Мам, это я. Чего бы поесть?» Я думал, она ответит: то-то и то-то. А я скажу: «Мы у себя наверху поужинаем». И засел бы в саду. Ну, подождал, постучался и вошел. Сильно пахло пролитым вином. Я нагнулся машинально, чтобы поднять с пола бутылку и бокал, и уловил какое-то движение.

— Какое? Не понимаю.

— Я сам до сих пор не понимаю. Проползло, мелькнуло как будто что-то живое. И исчезло.

— Паук?

Коля усмехнулся.

— Если паук, то гигантских размеров. Что-то черное… словно взметнулось, прошелестев, знамя.

— Где?

— Где-то в глубине, у окон, я засек краем глаза. Это длилось доли секунды. Включил верхний свет, осмотрелся — ничего.

— Это-то какого черта ты от меня скрыл!

— Я надеялся… письмо пришло.

— Письмецо из ада.

— В общем, не хотел, чтоб между вами что-то пробежало.

— Проползло!

— Пап, я не верю в привидения.

— Ладно, разберемся. Окна ведь были занавешены?

— Ни единой щелочки — как ты застал. Я ничего не трогал, ни к чему не прикасался.

— Почему?

Мы пристально посмотрели друг на друга.

— Дверь была открыта?

— Приоткрыта. Как и входная. Я специально не закрыл, чтоб ориентироваться в прихожей.

— И что ты там увидел?

— Да ничего, по-моему, всё как обычно. Я оглянулся, когда в спальню входил.

— Если кто-то прятался в кабинете, в столовой или на кухне?

— А потом прополз в спальню?.. Ты же знаешь наши двери, а тут ни малейшего скрипа, ни шагов.

— Ты сказал «прошелестело».

— Да, тихий шелест, мгновенный. Ну, я осмотрел сад, потом побежал на озеро. Ты помнишь тот вечер?

— Да нет. Крепко принял за упокой Прахова.

— Темень кошмарная, тучи, настоящая буря, на рассвете жуткий ливень. Нигде ее не было, в общем, любовь не состоялась.

У них с Марией, должно быть, состоялась — прелестный рассвет в шуме и шепоте струй, смывших пыль, грязь и все следы.

— В среду я дождался его. У него в подъезде.

— Что он сказал?

— Не успел.

— Он тебя узнал?

— По идее нет. Было темно, и я надел на лицо черный чулок.

— Какой ты еще мальчик, Коля.

— Уже давно не мальчик.

— Мне, конечно, приятно, что ты так блюдешь несуществующую честь своей матери…

— Не надо, пап. С ней случилось что-то страшное.

— Или она на содержании у очередного…

— Ты же сам в это не веришь!

Не верю, он прав. Зато удостоверился задним умом, что я рогоносец. Впрочем, по-настоящему это меня не зажгло. Другое мучило, другое… вот это — «что-то страшное».

— Утром мы пошли купаться, — продолжал Коля, — и я сообразил, что надо дяде Васе позвонить. Сбегал на дачу.

— Как Мария приняла известие о смерти Прахова?

— Разве у нее что-нибудь поймешь! — вырвалось у Коли признание. — Она была на той стороне, я сплавал, сказал. В обморок не падала и не рыдала.

И тут она предстала перед нами в красном своем платье — взвинченная злая девчонка (это мое субъективное впечатление; Коля глядел на нее, конечно, глазами сердца). Он воспитанно встал (и я слегка приподнялся), усадил ее на плетеный садовый стул. Она заявила высокомерно:

— Я еще не поблагодарила вас за дедушку.

— За что? — насторожился я.

— Баба Маша говорила: вы его хоронили.

Сама старушка в тот день слегла.

— Похоронная комиссия.

— А вы?

— Присутствовал.

— А на поминках?

— Меня оттуда брат едва ночью уволок.

— Откуда?