Последняя свобода - [15]

Я проделал манипуляции с ключом: достал его из фарфоровой вазы на полке, отпер верхний ящик стола, вынул тетрадку.

— И что б тебе два года назад так же припрятать!

— Я точно так и припрятал.

— Странно.

— Не думай, что я так трясусь над своими творениями. Привык когда-то от маленького Коли прятать, он однажды тут наделал дел… Потом отвык. Но эту рукопись я спрятал сознательно.

— Вот как?

— Точнее, инстинктивно. Меня потрясла, так сказать, смерть героя.

— Ящик взломали?

— Нет, он был открыт, ключ лежал на столе.

— Марго знала, где ты его хранишь?

— Да. Она и Коля.

— В таком случае… — Гриша поднял голову. — Кто там ходит?

В мансарде над нами слышались негромкие равномерные шаги.

— Кто-то из молодых. Они на чердаке живут.

— Скоро свадьба?

— Да черт их знает! — вырвалось у меня в сердцах.

Гриша поглядел пристально.

— Не хочешь связываться с семейством Праховых?

— Не хочу.

— Ты уже связался, навечно. Ничего не исправишь, Леон, ничего…

— Да не каркай ты!.. Прости, нервный стал. Давай переменим тему, а?

— Да, да, — Гриша открыл коричневую тетрадь с конца. — Кончается на слове «убий».

— На вырванную страницу переносится, — продолжил я нехотя, — «ство». Ты разбираешь мой почерк?

После паузы он сказал:

— Разбираю. Диктуй, — придвинул к себе чистый лист бумаги, взял карандаш. — Вспоминай пока, зачиню, — и раскрыл мой перочинный ножик, лежащий в пластмассовом стаканчике вместе со скрепками, стерженьками и т. д.

Посверкивание стали и монотонные шаги наверху мешали сосредоточиться… да не в этом дело! Надвигался мой обычный неврозик (стоило подумать о концовке) — «проклятие Прахова».

— «Убийство», — констатировал Гриша с удовлетворением, записав. — Дальше.

— Как ты думаешь, через два года можно определить кровь?

— Разве это текст?

— Да нет.

— Ты обнаружил старые следы?

— Обнаружил.

Гриша снял очки и принялся протирать стекла прямо пальцами; зеленые «голые» глаза сощурились.

— Ну, я же не медик.

Повинуясь какому-то неясному чувству, я набрал номер телефона.

— Это реанимация? Будьте любезны, Востокова.

— Минутку!

— Алло!

— Вась, это я. Через два года можно определить кровь? Я имею в виду…

— Опять! — завопил Василии. — Что с тобой творится?

Я опомнился.

— Извини, хотелось посоветоваться…

— Так срочно?

— Так срочно.

— Я до десяти дежурю, — Василий помолчал. — Вот что: без меня ничего не трогай, в спальню не входи. Я приеду с ночевкой.

— Договорились.

Большой босс сидел неподвижно и смотрел в окно.

— Гриш, скажи откровенно: на что тебе так сдался этот двухтомник?

— На что ты собираешься жить? — спросил он не глядя.

— Тебя это волнует?

— Это.

Никогда не подозревал, что Гриша такой милосердный самаритянин.

— Я заберу эти папки?

— Забирай.

Он сгреб рукописи под мышку и молча удалился. А я завалился на кушетку: никуда не выходить, никого не видеть, думать и думать, сторожить картину до приезда брата.

Однако шаги над головой сводили с ума.

Я вскочил, схватил «Видение», опять улегся. Моя детская тайна, вечная… желто-зеленые травы на исходе лета… крови не было, мне померещилось. С картиной в руках я подошел к окну… Господи, опоздал! Все стерто, подчищено… белесое пятно в пространстве пейзажа между отроком и монахом.

Глава 10

— Пап, с тобой, наконец, можно поговорить? — В дверях кабинета стоял Коля.

Не то что говорить — я видеть его не мог. Трус! Еще осуждал ученичка.

— Ну?

— Тут в окрестностях шастает твой ученик.

— Где?

— Я видел его на озере.

— По водам, что ль, шагал?

— Что с тобою?

Сын смотрел очень серьезно, даже сурово. Поделом! Из-за нетерпения похоти потерять единственного близкого человека. Я указал ему на кресло возле стола и опять улегся на кушетку с картиной в руках.

— Это же твой Нестеров?

Я кивнул.

— Ты плохо выглядишь.

— Меня окончательно загнали в угол, Коля.

— Кто?

— Слушай, что она там все время ходит?

— Привычка такая. Я ей скажу, что она тебе мешает.

— Вы скоро поженитесь?

— Скоро.

Ответ столь быстр и тверд, что классическая исповедь (по Достоевскому) как-то отпала: стоит ли портить ему жизнь? («И себе!» — добавил насмешливый голосок.)

— Ладно. Что там с Юрой?

— Я пошел искупнуться. Где-то в двенадцатом. Подплывая к тому берегу, заметил его.

— Ты не ошибся?

— Ну нет. Лохматый, бородатый, пер напролом, как лось, через кусты. Но пока я подплыл, вылез… как сквозь землю провалился.

— Он тебя видел?

— Не знаю. В сторону озера вроде не смотрел. Я еще раз туда сбегал — не нашел.

— Еще раз… Дом оставался открытый?

— Машка здесь была.

— Вот погляди, — я протянул ему картину. — Ты не находишь в ней ничего необычного?

— Необычного?.. — Он всмотрелся. — Да нет… вот тут только краски как будто стерты.

— Да. Кто-то подчистил красное пятно, по-моему, отпечаток пальца.

— Ты что! Мы все осмотрели два года назад.

— Пятно было блеклое и стало видно только при ярком дневном свете, когда я внес картину в кабинет. Во втором часу. Мы с Аллой ушли в беседку. А вы?

— Мы еще кофе пили. И я опять пошел на озеро.

— Значит, дом был без присмотра примерно с двух до трех.

— Но Машка…

— Она претендент номер один.

— Ерунда!

— Номер один. Номер два — Алла, которая видела меня с картиной и, покинув нас с Гришей, могла зайти сюда полюбопытствовать. Сам Гриша: до беседки он наверняка искал меня в доме. Наконец, номер четыре — чертов ученик.