Последняя ступень - [17]

— Лисенок, минутку. Даю врезку. Сейчас найду, — Кирилл начал судорожно листать книгу, ища какое-то нужное ему место. — Минутку, Лисенок, минутку. Вот. Режиссер «Ла Скала» о Шаляпине. Он говорит: «Но возить певцов из России в Италию — это такая же нелепость, как если бы… как если бы… Россия стала покупать пшеницу в других странах». Вот, Владимир Алексеевич, когда режиссеру из «Ла Скала» понадобилось найти пример величайшей нелепости, вот что он сказал. А для нас эта нелепость — наши будни. Ежегодно мы покупаем пшеницу, отдавая за это тонны золота.[6]

— Так вот, — продолжала Лиза, — столыпинская реформа. Она должна была дать свои результаты примерно к 1924 году. Немецкое правительство, услышав о реформе, прислало специальную комиссию для ознакомления с ней. Фактически это был плохо завуалированный шпионаж. Но тогда существовали другие международные нормы. Комиссия полгода на месте изучала вопрос и доложила кайзеру: «Если допустить, чтобы реформа осуществилась и дала свои плоды, то Россия будет уже недосягаема, с ней не справится никто и ничто». После этого началась ускоренная подготовка к войне с Россией. Комиссия работала в 1913 году, а война началась в четырнадцатом.

Столыпин готовил также реформу о всеобщем образовании. Всеобщее образование в России должно было осуществиться к 24-му году. Революционерам он однажды сказал: «Вам, господа, нужны великие потрясения, а нам нужна великая Россия».

Революционеры понимали — пока у власти стоит этот человек, никакой революции в России не будет. Да, «галстуки». То есть введение смертной казни. Сколько шуму было из-за этого! Сколько возмущения, негодования. Толстой: «Не могу молчать!» А сколько было повешено за все столыпинские годы? Где-нибудь можно узнать, я думаю, что десятка полтора человек. У нас теперь десятилетиями существует смертная казнь, и никто ничего не говорит. И между прочим, ЦСУ ни разу не информировало народ, сколько человек ежегодно мы расстреливаем. Почему орал Толстой? Потому что о каждом случае смертной казни писалось в газетах. Была демократия.

— Но зверства… Хотя бы Ленский расстрел…

— Лисенок! — воодушевился Кирилл. — Кинь нам, сколько было жертв во время Ленского расстрела?

— Двадцать три человека.

— Кажется, ты ошибаешься, около семидесяти. Но все равно. А сколько шуму? Поколение за поколением в букварях в начальной школе, не успеют детишки раскрыть глаза, — читают про Ленский расстрел. В 1956 году в Тбилиси расстреляли из пулеметов грузинскую молодежь, положили на месте более пятисот человек, а ваше поколение, Владимир Алексеевич, об этом даже и не слыхало.

— Да, так вот… — продолжала Лиза. — Столыпин. Одиннадцать покушений. Почему, откуда? Человек делает Россию сильнее, богаче, образованнее. Он заботится о ее целостности, о ее устойчивости, о ее военном потенциале. Почему же одиннадцать покушений? Потому что они понимали: пока Столыпин у власти, никакой революции не бывать. Ведь чем сильнее Россия, чем она благополучнее, тем для них, революционеров, хуже, тем труднее ее раскачать и сокрушить. «Чем хуже, тем лучше» — это сказано Лениным. Поэтому одна задача — убить, убить и убить. И убили — в Киеве, в театре, во время оперы. На одиннадцатый раз.

— Но было же общее недовольство? Демонстрации? Уличные беспорядки? Казаки с нагайками?

— Кто сказал, что — всеобщее? Если на улицу из ста семидесяти миллионов выходило сто человек, сговорившихся между собой и подбивших на беспорядки еще сто человек, это еще — не всеобщее. Между прочим, то, что можно было выходить на улицу на демонстрации, с красными флагами, говорит о демократии тех времен. Попробуй-ка завтра выйти на улицу Горького с русским трехцветным флагом, — Кирилл захихикал. — Поглядел бы я на вас, Владимир Алексеевич, как бы вы понесли по улице Горького русский трехцветный флаг и где бы вы оказались через пятнадцать минут. Конная полиция выступала, конечно, а как же. Вдруг эти демонстранты начнут окна бить? Надо же оградить мирных жителей от бесчинств? Кстати, эти мирные жители как потенциальная контрреволюционная сила всегда объявлялись обывателями.

— Но ведь разгоняли нагайками?

— Это делалось очень просто. Идет демонстрация. Конная полиция, пускай хоть и казаки. Стоят, наблюдают. Не пускают на главную улицу. Допустим. В это время революционер-экстремист, чтобы спровоцировать большие беспорядки, стреляет из нагана в полицию. А им, с флагами, только это и нужно. Чем больше беспорядков, тем лучше. Да и не им, не всем идущим по улице, а маленькой кучке людей, которые все это организовали. Сами они, возможно, сидят на конспиративной квартире, потирают руки. Много-много, если одного своего представителя пошлют как застрельщика.

— Но все же насчет демократии звучит непривычно.

— Посудите сами, Владимир Алексеевич… Про Засулич, я надеюсь, ваше поколение слышало?

— Ну, слышали.

— В кого она стреляла и за что ее судили?

— Я уж, право, не помню. Знаю — была Засулич.

— Так вот знайте — она стреляла, если перевести на наш советский язык, в министра МВД. Ее судили. Суд присяжных ее оправдал. Исторический факт. Террористку на руках вынесли из зала суда. Попробуйте вы, живя в самом демократическом государстве мира, выстрелить в начальника МВД. И-о-хо-хо!