Последняя ставка - [208]

– Я хочу заполучить «Фламинго», – сказал Крейн.

Теперь Леон захохотал громко и зло.

– Неужели? Сынок, ты не валет, а рыбка. – Вдруг его лицо, испещренное воспаленными жилами, помрачнело, он взглянул на все еще темный запад и, вскинув пистолет, направил его прямо в грудь Крейну. – Стиви! – гаркнул он. – Подойди к нему и посмотри на его глаза!

Стиви замялся было, а потом не спеша подошел к Крейну и уставился ему в лицо.

– Ну… – протянул он, – голубые… его глаза, так?.. Полно прожилок красных…

– Красные – это хорошо, – настороженно сказал Леон. – Посвети ему в каждый глаз зажигалкой – только не обожги! – и скажи, как реагируют зрачки.

Новый глаз Крейна отреагировал на вспышку болезненной резью, но Крейн все же сумел удержать оба глаза хотя бы приоткрытыми.

– Оба зрачка быстро сузились, – доложил Стиви.

Леон заметно расслабился и снова захохотал, теперь уже с явным облегчением.

– Извините, мистер Крейн, – сказал он, – просто я когда-то… знал еще одного человека с таким же именем. Моя старая знакомая, Бетси ее звали, все время предупреждала меня на этот счет, но она впала в совершенную паранойю. – Он махнул пистолетом в сторону Мавраноса. – У этого парня в тряпке ружье или еще что-то в этом роде. Стиви, ты не заберешь у него пушку?

Мавранос посмотрел на Крейна, тот кивнул, и Мавранос отдал ружье охраннику.

– А теперь, – сказал он, – вы, Крейн, поднимайтесь на борт. Вы можете стать первым – это же вы изуродовали моего красавчика Ханари. Ваш друг пусть подождет здесь, на причале. Вам, наверно, будет о чем с ним поговорить, перед тем как уйти.

Крейн подошел по причалу к открытому проходу в фальшборте и легко шагнул на палубу, потому что теперь на нем были не туфли на каблуках, а кроссовки.

На крытом зеленым сукном столе не было ничего, кроме разбросанных лицом вверх карт; хотя за окнами уже светлело, несколько бра заливали вытянутое помещение светом, больше подходившим для позднего вечера. В инвалидном кресле снова сидел пристегнутый ремнем Доктор Протечка, но его милосердно переодели в другую пижаму. Перед баром стоял, попыхивая сигаретой, еще один «аминокислотник».

Гудел кондиционер, и в прохладном воздухе не ощущалось запахов.

Тело Арта Ханари все так же расхаживало с пистолетом, и из его воспаленных глаз на Крейна через комнату смотрел Леон.

– Почему же вы пришли сюда? Я, откровенно говоря, сомневаюсь, что вы знаете, что здесь происходит, – сказал он.

«Бери, что дают, – подумал Крейн. – И, пожалуйста, пусть я не ошибусь».

– Я заполучу «Фламинго».

И снова это заявление, похоже, не на шутку задело его отца.

– Вы продали «руку», – как будто бесстрастным, но заметно повышенным тоном сказал Леон, – и станете Королем так… так, как может им стать съеденная пища! У меня нет времени на…

– Почему вы держите при себе этого безмозглого старого клоуна? – перебил его Крейн, кивнув в сторону Доктора Протечки и смаргивая слезы с нового глаза. – Эй, Доктор, – позвал он, – как ваша интимная жизнь в последнее время?

Доктор Протечка захихикал, зафыркал, будто пытался изобразить звук пуканья, и вдруг произнес:

– Телепортируй меня, Скотти!

«Аминокислотник» протянул руку с сигаретой к пепельнице и шагнул вперед.

И без того побагровевшее лицо Леона сделалось еще темнее, и он тяжело уставился Крейну в глаза – поднял одну руку, – а потом закрыл глаза и выдохнул.

И Крейн рухнул во тьму собственного сознания, ощущая где-то далеко внизу присутствие шевелящихся древних богов.

Последним, что он произнес одними губами, без звука, было: «Не сработало. Он победил».

Что-то под ним вращалось, как галактики, и, хоть света не было вовсе, он видел все это посредством образов, порождаемых в его мозгу эхом от звона этих коловращений.

Он видел Дурака, пляшущего над пропастью, и сфинксов, влекущих прекрасную Колесницу, и Справедливость, вызывающую из открытых могил человеческие образы, и Луну со светящимся дождем, падающим в озеро, и, почему-то ближе к себе, обоеполую фигуру, обозначавшую Мир, а потом он смог увидеть и самого себя.

Его собственный образ представлял собой облаченную в мантию могучую фигуру Императора, и в правой руке он держал увенчанный петлей египетский крест, анкх.

Он вырастал, и остальные сущности, казалось, кланялись ему в почтительном приветствии, и он услышал хор из песнопений, стенаний и восклицаний, который усиливался, превозмогая басовый рокот ужаса и гнева, тщетно пытавшийся заглушить чистые высокие голоса триумфа и надежды.

Он продолжал расти сквозь звенящую мерцающую черноту.

И тут к нему возвратилось зрение, и он вернулся на красный ковер в салоне плавучего дома его отца.

«Аминокислотник» ткнул сигарету в пепельницу и сделал еще шаг.

Тело Ханари, с лица которого вдруг исчезло всякое выражение, качнулось и сделало шаг назад, чтобы удержать равновесие.

– Нет! – вдруг завизжал Доктор Протечка во внезапном приступе паники. – Только не это, я люблю жизнь, интимную жизнь? Любимую жену? Сожгла мой «Шевроле», увезла моего сына – это она, жена. – Старик сидел с закрытыми глазами и тяжело дышал, и Крейн заметил, что он снова намочил штаны. – Я не утону во всем этом, – выкрикнуло тело Доктора Протечки, – я могу собраться с мыслями. – Он снова умолк, и Крейн испугался, что Леон действительно сумеет преодолеть старческое слабоумие этого тела и вновь перескочить в стоявшего с пустыми глазами Ханари. – Я соберу эти… я знаю, что…