Последняя сказка братьев Гримм - [45]

Эта «колка дров» была той еще работой. Самой большой статьей была статья о слове Frucht — плод. Он все еще не продвинулся дальше буквы «F». Первоначально он надеялся завершить хорошо оплачиваемую рутину за десять лет, но даже со сторонней помощью на то, чтобы первый том увидел свет, понадобилось четырнадцать лет. В нем содержались слова от «А» до Biermolke (пивное сусло). При том темпе, каким шла работа, ему понадобится еще одна жизнь, чтобы добраться до конца алфавита.

Августа щелкнула по крышке маленькой отделанной орнаментом табакеркой и рассеянно взглянула на свое отражение в зеркальце на внутренней стороне крышки. Затем подняла кусочек кристалла, некогда лежавший на столе ее отца в Берлине. Прижимая его к щеке, слегка покачиваясь, повернулась к старику. Над верхней губой у него образовалась белая полоска от молока, ей хотелось подойти и стереть ее. Заметив, где остановился ее взгляд, он улыбнулся и вытер губу. Его взгляд остановился, как ей хотелось надеяться, на кусочке кристалла, который принадлежал его брату. Завтра семья поглотит их, как прилив у дамбы. У нее не будет возможности лучше этой.

— Ты очень скучаешь по нему? — спросила она. Неплохое начало.

Гримм сделал еще глоток из своего стакана, непроизвольно дернул головой.

— Его никто не заменит.

Прохлада кристалла успокоила Августу, но в тот же момент в ее сознание вернулся образ дяди, сгорбившегося, чтобы бросить землю на заснеженный гроб.

— Помнишь, — спросила она, — когда была еще девочкой, я спрашивала у тебя, почему ты не женился? — Он нахмурился, но она не заметила, чтобы он был сердит. — А ты ответил: «Зачем, если у меня есть твой отец!» А потом сказал: «А если серьезно, где я найду такую жену, как твоя замечательная мать». Ты помнишь это, дядя? Это было во время прогулки по Тиргартену.

Не отводя глаз, Гримм прочистил горло.

— Нет, это было перед тем, как мы дошли до Тиргартена. Там мы гуляли после. Этот разговор был на Унтер-ден-Линден.

Августа усмехнулась, приложила камень к виску, а затем аккуратно положила его на стол, обрадованная тем, что его феноменальная память ослабла лишь на время. В Марбурге его неспособность узнать отрывок из Гейне заставила ее поволноваться.

— Мне было интересно, что ты имел в виду.

Он отпил еще.

— Ты знаешь, что я имел в виду.

— Но все-таки, скажи мне. Хотя бы о маме.

Он пожал плечами.

— Что если бы мне повезло так же, как моему брату, и я бы встретил такую женщину, как твоя мать, я не остался бы холостяком.

— Без сомнения?

Глаза его следили за ней, когда она отошла от кровати к комоду, на котором стояли две керамические фигурки. Она заставила мужчину качать головой точно так же, как Гримм прошлым вечером. Глядя на него, она чувствовала, как слезы наворачиваются на глаза.

— Маме было столько же, сколько мне сейчас, когда она была помолвлена.

Последовала долгая пауза.

— Скажи мне, Птица-подкидыш, — сказал он наконец тихим и таким далеким голосом, словно он исходил из другого мира, — что ты хочешь знать?

Птица-подкидыш. Это пришло издалека. Это было название одной из сказок, которая нравилась Гюстхен в детстве, где была строчка, особенно поразившая ее детское воображение, и она постоянно просила его ее повторять: Ни сейчас, ни когда-либо я тебя не покину. И однажды он рассказал ей, не объясняя почему, что строчка эта еще до ее рождения очень много для него значила.

Слезы побежали по ее щекам. Сказку, сказку, сказку, — вспомнилось ей. Чувство смущения ушло, она заставила себя улыбнуться и сказала старику, чья голова перестала трястись:

— Я хочу знать мою собственную историю. Ты говорил когда-то, что у каждого есть своя история.

— Твою? Но что я могу рассказать тебе, милая?

Она покачала головой, огорченная своей глупостью. Слезы потекли сильнее.

— Прошу прощения. Я слабовольная. Моя мать не позволила бы себе такого, когда ей было за тридцать, правда?

— Ты не слабовольная, Гюстхен.

Добрые слова, но ей нужно было, чтобы он поднялся с кровати, подошел к ней, и она ощутила его прикосновение. И на самом деле она сравнивала себя не с матерью.

— Ты не слабый, — сказала она. — Ты никогда не плакал.

— О, плакал, — ответил он так быстро, что, казалось, сам себе удивился. — Лишь раз, насколько я могу припомнить. Но плакал.

— Я боюсь, дядя, — призналась Августа как ребенок, размазывая слезы по щекам тыльной стороной кисти, глядя на керамическую фигурку женщины.

— Ты взволнована, Гюстхен. Есть ли в самом деле чего бояться?

— Да, — ответила она резко. — Неведения.

И вытянула палец, чтобы заставить фигурку качать головой. Керамическая головка осталась неподвижной. Она попыталась снова.

— Она трясется, — заикаясь, проговорил Гримм. — По ней надо слегка постучать сбоку. Мужчина кивает, а у женщины голова трясется.

Августа опустила руку, склонила голову перед фигурками, будто стоя пред алтарем.

— Женитьбой, — сказал Гримм, поразив ее, — не для каждого всё кончается.

— Кончается?..

Она взглянула на него, но выражение его лица ничего ей не сказало. Она даже не совсем поняла, о ком он говорил. А говорил он с явным чувством, и это наполняло ее благоговейным страхом и смущением, хоть она и не понимала толком, почему.