Последняя сказка братьев Гримм - [19]

Мельничиха велела ему добраться до места, где не будет ни одного веретена, но насколько он мог разглядеть, ни в одном из домиков, которые миновал, не было прялки. Наконец однажды, ближе к вечеру, пробиваясь сквозь заросли и в кровь разодрав руки, локти и лоб, он вышел к озеру, окруженному лещиной и кустами ежевики. Две чайки устремились вниз от солнца, преследуемые дюжиной других, бесшумно круживших на небольшой высоте над озером, а затем пролетавших сквозь верхушки деревьев позади него, будоража громко кричавших грачей. Лучи заходящего солнца, казалось, зажигали искры на поверхности воды, и поднимавшиеся со дна озера маленькие лопающиеся пузырьки ловили этот ясный свет.

Он постоял, зачарованный, и не смог устоять перед желанием раздеться и погрузиться в прохладу. Он не заметил молодую женщину, которая подошла и присела на ствол вишневого дерева неподалеку; ее золотистые волосы были обвязаны зеленым муслиновым шарфом, под цвет платья длиной до лодыжек. Пока он плескался и окунался, она тщательно свернула его рубаху, брюки и камзол. А когда он наконец повернулся к ней и распрямился там, где вода доходила ему до икр, она тоже поднялась и мило улыбнулась его попытке прикрыться.

— Нам следует дать тебе одежду получше, — сказала она, — более подходящую твоему положению.

И одним грациозным движением прихватив кипу его одежды, исчезла среди диких яблонь. Он последовал за ней, окликая ее и чувствуя скорее удивление, нежели смущение от своей наготы, — даже получая доселе неизведанное удовольствие от собственной худощавой гибкой фигуры.

Она скрылась ненадолго. Рощица все редела, и так он дошел до затененного урочища, обрамленного с трех сторон тополями и лиственницами. Большой деревянный дом — двухэтажный, с покрытой дранкой остроконечной крышей — стоял в глубине. В центре на треножнике над потрескивавшим костром, горевшим в специально выкопанной яме, висел горшок. Во всех направлениях ветер разносил клубы дыма, а от горшочка исходил дразнящий запах.

Не одна, а три женщины обернулись ему навстречу. Стоявшая ближе всех рассыпала корм для кур. Вторая сидела на стуле с дощатой спинкой, перебирая чечевицу. Третья была той девушкой с его одеждой. Все они были привлекательны, но у каждой — он увидел это, подойдя ближе, — был яркий физический недостаток. Та, что кормила кур, неуклюже двигалась, потому что правая стопа ее была огромной и расплющенной. Большой палец на левой руке той, что перебирала чечевицу, был необычайно велик и уродлив. А нижняя губа той, которая подхватила его одежду, была столь опухшей, что он по ошибке принял ее за непристойно высунутый язык.

Пока он с жалостью и любопытством переводил взгляд с одной на другую, женщины обменивались понимающими взорами, по очереди объясняя:

— Из-за топанья.

— Из-за скручивания ниток. Все скручивала и скручивала.

— Нитку облизывала.

Он озадаченно нахмурился. Девушка с его одеждой уточнила, кивнув на хромую подругу:

— Она разделяла нить и работала с педалью, понимаешь? Тогда как я смачивала нить, — она сунула палец в рот, показывая, прежде чем указать на третью девушку: — а она скручивала ее и стучала по столу. И с каждым стуком отрез прекрасной пряжи падал на пол — миллионы, миллионы и миллионы раз.

— Вы работаете на одной прялке? — спросил он, чувствуя, как с него стекает озерная вода.

Они засмеялись.

— Работали. Теперь не работаем. Здесь нет прялок, нет веретен, сколько все себя помнят.

— Почему?

— А ты хотел бы прясть день и ночь напролет, если бы мог стать от этого таким уродливым?

Отвечая ему, третья девушка подошла к треножнику и рассеянно бросила одежду принца в костер. Она подержала его ботинки, но, осмотрев подошву, тоже бросила их в поднявшиеся языки пламени. Ему стало холодно. Девушка, кормившая кур, подошла и легонько коснулась пальцем мурашек на его руке.

— Все веретена в округе были уничтожены, — сказала она, серьезно отвечая на его вопрос. — Слуги короля пришли забрать их, и потом по всему лесу горели костры. Мы думаем, они пытались чему-то помешать. Это было так давно!

— Но вы выглядите моими ровесницами. Вы, должно быть, были детьми, когда пряли последний раз.

Она улыбнулась его наивности, но ответ ее был мягким.

— Может быть, год там, откуда ты пришел, длится дольше, чем здесь? В каждом мире ведь свое время, разве не так?

Он обдумывал их вопрос, не находя ответа.

— Так почему же были уничтожены веретена? Чему король хотел помешать?

— Никто нам не говорил, — сказала девушка с опухшей губой, подходя ближе к двери дома. — А мы не собирались задавать вопросы. Для нас — всех девушек и женщин — это был конец тяжелой и монотонной работы. Это было как чудо, как ответ на наши мольбы и мечты. — Она остановилась у крыльца и поманила его, стоя так далеко, что он не видел ее изъяна. — Заходи в дом.

Он покорно и быстро пересек поляну, бросив взгляд на обуглившиеся остатки одежды. За его спиной начал опускаться вечер, похожий скорее на дым. Лестница вела прямо ко входу в домик, и девушка, перегнувшись через перила, еще раз произнесла:

— Заходи скорее.

В доме было тепло, пахло чем-то вроде можжевельника и зимним гелиотропом, не по сезону. Ладные ступеньки под его босыми ногами не скрипели. У лестницы было, наверное, ступенек двадцать, но ему казалось, будто он поднимался по ней часы, а может, сутки. Чем выше он поднимался, тем дальше, казалось, уходил от городского времени. Мать стала далеким воспоминанием. Все, что он мог вспомнить о своих ранних годах, было зловещее пощелкивание веретена, крутившегося ночью в комнате матери.