Последняя рукопись - [84]

Наступило долгое молчание.

– …Простить себе не могу, мне следовало довериться тебе, быть с тобой все эти годы. Но я не поверила…

Лин плакала бы еще, но она ощущала камнем давящую на сердце тяжесть, эту холодную субстанцию, которая мешала ее горю подняться. Она оторвалась от мужа, чтобы встретиться с ним глазами. Здесь, среди дюн, их было двое, объединившихся в худшем, двое одиноких, отдавшихся во власть своего горя, двое до конца их дней, до конца света.

– Полицейские проходят мимо самого главного. Но я ничего не могла им сказать.

– Как это?

– А что, если бы я сказала тебе, что один из виновных у нас в руках? Что мы можем узнать, что произошло?

Он нахмурился:

– Что ты такое говоришь?

– Пора показать тебе, что ты сделал.

48

Семь часов вечера. Два бьющихся сердца в салоне машины на краю паркинга, где дремлют лодочные прицепы со спущенными шинами, где запах ржавчины и запустения смешивается с запахом пены. Справа, вдоль далекой дамбы, светится, словно звезды в ночи, цепочка редких огней. Люди пришли на берег, чтобы встретить Рождество, обменяться подарками и повеселиться. Слева – ничего, залив Слак, сырой песок, беспорядочная растительность. Прямо перед собой через ветровое стекло Лин и Жюлиан угадывали омываемые последними волнами и почти невидимые в темноте очертания проклятого форта, зловещей конструкции с насквозь промерзшими и отсыревшими стенами.

Жюлиан протянул ей свой телефон:

– Отец по-прежнему не отвечает. Никаких известий. Да где же он, черт возьми?

Лин его не слушала. Она представляла, что Сара уехала в какое-то далекое путешествие, из которого не возвращаются; может быть, в этот самый миг она летит над морем, подставив лицо ветру, наконец-то свободная от человеческой жестокости. Четыре года. Четыре года мрака, чего-то невообразимого, неизвестно где, когда, как? Невыносимо не знать, невыносимо знать.

И вдруг Лин резко очнулась:

– Море достаточно отступило – идем.

Лин взяла Жюлиана за руку:

– Я хочу, чтобы мы пережили вместе все, что сейчас там произойдет. Ты должен снова стать тем, кем был прежде. Не забывай, что это ты, Жюлиан, ты сделал все это. Я только… кормила этого человека.

– Кого ты кормила, какого человека?

– Теперь тебе придется быть сильным, непреклонным, непоколебимым. Если ты сейчас войдешь в форт вместе со мной, ты уже не сможешь отступить. Я могу на тебя рассчитывать?

– Ты можешь на меня рассчитывать. Но… ты меня пугаешь.

Они вышли из машины, шагнули на узкую косу между скал, миновали ворота, спустились в тесный коридор, увешанный фотографиями Сары. А Лин, в надежде, что увиденное произведет на Жюлиана эффект электрошока и разом вернет ему блок памяти, все еще не сказала, зачем они здесь.

Она вошла первая. Грегори Джордано неотрывно смотрел на дверь. Сырость постепенно разъедала его. Он, словно напоказ, выставил вперед свою огромную ногу, теперь уже почти черную. Жестокая, мстительная, Лин хотела перехватить его взгляд, когда он испытает шок от неожиданности, поэтому замедлила шаг и выпустила Жюлиана на эту созданную им самим арену.

Изумление сковало лица. Жюлиан замер, словно пораженный громом своего открытия, а Джордано поджал под себя ноги с отяжелевшими ступнями, будто испуганный мальчишка; его опухшее еще больше правое веко непроизвольно дергалось. Лин подобрала фотографию Сары, сунула ее в руки Жюлиана: пусть он сожмет ее, почувствует в своей ладони, увидит в ней осколок своего прошлого и почерпнет энергию, чтобы вспомнить.

– «Дай мне силы никогда не забыть, что он сделал». Смотри, это твой почерк. Этого урода зовут Грегори Джордано, это ты запер его здесь, это ты избил его до крови, чтобы он заговорил. Именно он подобрал Сарину шапку возле шале, которое мы видели на фотографиях. Ты прикрепил все фотографии нашей девочки вдоль лестницы, чтобы они придали тебе сил. Вспомни, Жюлиан. Вспомни, я не хочу принимать решения в одиночку. Помоги мне.

Жюлиан рассмотрел фотографию, скользнул указательным пальцем по лицу дочери, перевел взгляд на пленника, на запасы еды, на деревянное орудие пытки, которое смастерил собственными руками, затем снова повернулся к Джордано, загнанному зверю, который молчал и не сводил с них глаз.

– Я… Я был у него… В его доме…

Лин горячо кивнула:

– Да-да, именно оттуда ты его и похитил. У тебя были причины, ты знал, что он причастен к чему-то, что касается Сары. Она была еще жива неделю назад, и этот… мерзавец об этом знал. А теперь она мертва. Она умерла из-за него.

Жюлиан приложил ладони к вискам и изо всех сил стиснул их.

– Я… теперь уже не знаю. Мне не удается вспомнить. Все это: форт, этот человек – я ничего не помню… А если… Если он ничего не сделал? Если он невиновен?

Лин бросилась к пленнику, резко рванула за воротник свитера, чтобы открыть татуировку на его правом плече:

– А это ты узнаешь?

Жюлиан кивнул:

– Как на фотографии процарапанного рисунка…

– Рисунка, обнаруженного там, где была убита наша дочь. Он не безвинный. Он замешан по самые уши, а сыщики понятия не имеют о его существовании. Это из-за него она мертва. Мы могли бы снова увидеть ее живой.

С серым, словно выточенным из камня лицом Джордано неистово оттолкнул ее. Лучшая защита – нападение. Словно крыса, попавшаяся в ловушку, зверь, который чувствует, что сдохнет в своей норе. Лин одной рукой вытащила из кармана пистолет и прицелилась в него, а другой – вывела на экран своего мобильника фотографию нацарапанного на деревянной стенке шале меченосца.