Последняя репродукция - [25]

– Я прошу вас. Просто поехать и убедиться. Прямо сейчас. Это займет час.

Гаев помедлил. Вместе с раздражением и скукой, которые вызвал у него сегодняшний разговор, он чувствовал и любопытство, смешанное с симпатией к этому чудаковатому парню с перебинтованной головой. «Лосев не убийца, – размышлял он. – Это очевидно. Но вместе с тем он, несомненно, неким образом причастен ко многим странным событиям, имеющим отношение к убийству. Я теряю время… Я попусту теряю время. Он затягивает меня в трясину, из которой потом не будет никакой возможности выбраться. А воз и ныне там. Дело Камолова – „висяк“. И даже если убийца действительно отыщется – доказать что-либо будет необычайно сложно. Еще и рука отрезанная. Прямо триллер какой-то!»

– Я прошу вас, – повторил Федор умоляюще.

– Вам так важно, чтобы я посмотрел на отрезанную конечность?

– Это рука убийцы! Говорю же! Ее надо дактилоскопировать.

– Хорошо, – вздохнул Гаев, – я вызову криминалистов.

– Я хочу, чтобы вы поехали сами и все увидели своими глазами.

Но следователь уже звонил кому-то по телефону.

– Какой район? – заслонив рукой трубку, быстро спросил он у Лосева.

– Зеленый. Вот адрес и ключи.

– Какой из них от студии?

Лосев покрутил в руках связку, потом сел за стол, рассыпал ключи и принялся перебирать по одному. Потом еще и еще. Федор хорошо помнил этот ключ. Он был необычной формы – длинный и плоский, с отверстиями, как на перфокарте. Когда Гаев закончил телефонный разговор и застыл над столом в терпеливом ожидании, Федор в третий раз перебирал связку, уже зная: КЛЮЧА ОТ СТУДИИ ЗДЕСЬ НЕТ. Но он не мог в это поверить.

Следователь посмотрел на часы.

– Ключ пропал. – Лосев жалобно поднял на него глаза. – Опять мистика…

– Эта мистика называется расхлябанностью, – назидательно отчеканил Гаев. – Ладно. Коль скоро я уже поднял людей… У меня где-то были дубликаты. Но придется заезжать на работу. А это лишние полчаса…

– Знаете, я из студии сразу направился в больницу. Скорее всего я просто не запер дверь. Я был в таком состоянии – сами понимаете. Значит, ключ, должно быть, остался в замке.

Лосев смотрел вслед удаляющемуся следователю и чувствовал, что окончательно обессилел: перед глазами все плыло, а колени потряхивало противной дрожью. Он склонился над пустыми чашками, просидел так с минуту, а потом попросил счет.

* * *

Время двигалось к обеду, и в коридоре института уже пощелкивал древний с пожелтевшими полушариями настенный звонок, готовый пролиться на пол хрустящей, раскатистой трелью.

Профессор с утра так и не появился в лаборатории, и Спасский праздновал окончательную победу. Он бездельничал, ликующе поглядывая на коллег из-за громоздкого монитора. Пакт о безоговорочной капитуляции противника был подписан, и его уже доставляли Спасскому фельдъегерской почтой. Его уже везли в громадном белоснежном конверте, запечатанном толстой сургучной печатью. Спасский встал, прошелся между столами, не в силах сдерживать радостное волнение, потом вернулся на место, но тут же опять вскочил и кавалерийским шагом направился к профессорской двери. С минуту он постоял, вперив презрительный взгляд в нахальную, чуть покосившуюся самодельную табличку, а потом неожиданно сорвал ее вместе с планкой узорчатого плетения. Двое сотрудников подняли головы, оторвавшись от работы, и с удивлением наблюдали, как Спасский, неторопливо вернувшись на свое место, небрежно швырнул сорванную табличку на стол, сел и, откинувшись на спинку стула, оскалился в неестественной и страшной улыбке.

Зазвонил телефон, и кто-то из лаборантов проронил взволнованно:

– Это, наверно, старикан!

Спасский вздрогнул и уставился на поднявшего трубку сотрудника. Но к телефону просили самого Спасского.

Звонил двоюродный брат из Москвы. Он спрашивал, как дела, и, по обыкновению, интересовался здоровьем кузена. Спасского подмывало прямо в трубку рассказать о своем необыкновенном даре, о своем всемогуществе, о своей гениальности. Ему хотелось крикнуть: «Я – маленький бог!» Но рабочая тишина лаборатории смущала его, и он, оглядываясь на коллег и прикрывая трубку рукой, говорил вполголоса:

– Я-то ничего. Что со мной станется? Здоровье в порядке – спасибо зарядке! А вот у начальства моего, видать, со здоровьем дела обстоят похуже. Спекся, похоже, профессор наш. Не знаю, что с ним, но предполагаю, что летальный исход. Ага… Я не радуюсь, я скорблю. Ага… Отправился Лобник к дружку своему – Вите Камолову. Что значит – при чем? Они два сапога пара были. Нет, убийцу не нашли. Да кто его ищет-то? Но скажу тебе по секрету: и Камолова, и Лобника угробил один и тот же человек. Откуда известно? Да ниоткуда. Просто я знаю точно. Уж я-то знаю точно! Да никого не арестовывали, чудак-человек! А оттуда знаю, потому что убийца – я!

Тут только Спасский заметил, что все до единого сотрудники лаборатории смотрят на него в немом изумлении и даже страхе. Он сам не обратил внимания, как перешел с шепота почти на крик. Он стушевался на мгновение, а потом быстро и невнятно пробормотал в трубку:

– Ну все, пока, братишка, мне работать надо… – И отправился на свое место, ссутулившись под взглядами коллег.