Последняя реликвия - [46]

Во всякое другое время Гавриил ответил бы резко. Кровь и сейчас бросилась ему в голову, но он сдержался и ответил тихо, почти умоляюще:

— Вот, Иво, ты опять позволяешь себе надо мной насмехаться. Ты стал человеком известным и могущественным, а я скитаюсь по белому свету, и никто меня не знает… Это давний спор. И не теперь нам его решать. Я пришел к тебе, названый брат, не ради себя самого, мне от тебя ничего не нужно… Но будь милосерден к этой несчастной девушке — она тяжело ранена и может умереть, если не дать ей заботливого ухода.

Что-то тронуло жестокое сердце Иво — то ли искренность названого брата Гавриила, то ли смиренный, просительный тон, какого он никогда в жизни не слышал от этого человека, то ли вид бледной, прекрасной Агнес… Поэтому Иво смягчился. Он склонился над Агнес:

— Кто эта красивая девушка?

— Я не хотел бы говорить об этом при всех, — тихо ответил Гавриил.

Иво Шенкенберг удивленно вскинул брови:

— Тогда пойдем, брат, в шатер.

— Я не могу оставить больную, пока не увижу, что она хорошо устроена.

— Поднимите девушку, — приказал Иво, — и уложите ее на постель в моем шатре.

— В твоем шатре? — изменился в лице Гавриил, предчувствуя недоброе. — Почему в твоем шатре?

— А что такое? — обернулся к нему с недовольной гримасой Иво. — У меня здесь для больных лазарета нет. Кто погиб — тот погиб; кто ранен — лечится сам… И если девушку, которая убила моего человека, я принимаю в свой шатер, то это, согласись, большая милость с моей стороны. Исключительно потому, что ты мне названый брат…

Гавриил не нашелся, что на это ответить. Он вопросительно посмотрел на Агнес — та едва заметно ему кивнула. Оба ясно понимали, кто в этом лагере хозяин положения. Ни слова не говоря, Гавриил взялся за носилки.

Когда Агнес уложили на мягкую постель за занавесом-гобеленом, Иво приказал всем выйти вон и остался с Гавриилом в передней половине шатра. Он хотел переговорить с названым братом с глазу на глаз. Тяжело переживая случившуюся с Агнес беду, Гавриил рассказал, что произошло с ним и его спутницей после нападения русских на мызный лагерь в Куйметса. Но о тех событиях, которые он считал самыми важными для себя, он, конечно, умолчал.

Иво выслушал его с напряженным вниманием, потом, подумав с минуту, спросил шепотом:

— Ты, признайся, любовник этой рыцарской барышни? И как она?..

Глаза Гавриила сверкнули огнем, но он ответил холодно:

— Твоя шутка не остроумна, Иво Шенкенберг.

— У меня только один глаз, но он остер, — усмехнулся Иво. — К чему напрасно отпираться? Ведь мы старые друзья и названые братья, между нами тайн быть не должно.

Гавриил молчал, хотя ему очень трудно было сдерживаться.

Продолжал Иво:

— Или ты так боишься гнева старого Мённикхузена? Не бойся предательства с моей стороны, хоть я и не был бы слишком огорчен, увидев тебя на виселице.

— Я ведь в твоих руках, ты можешь и сам вздернуть меня на виселицу. Уверен, это тебя позабавит, — возразил Гавриил с невольной язвительностью. — Это была бы самая подходящая расплата за те бесчисленные тумаки и затрещины, что ты от меня получал.

— Хорошо, что ты напомнил мне о затрещинах, — проворчал Иво, немного покраснев. — Но сам виноват, тебя никто за язык не тянул. Не в твоем положении сейчас вести себя дерзко и напоминать мне о былых оскорблениях. Да, — он на минуту задумался. — Это придает делу более серьезный оборот. Мне очень хочется повесить тебя вверх ногами, как это сделали когда-то с твоим дедом.

— Этого не тронь, Иво!..

Словно глухое рычание вырвалось из груди Гавриила. Еще немного — и он накинулся бы на обидчика, и он заткнул бы этот грязный рот, посмевший пачкать память честного человека.

Видя, как изменился в лице Гавриил, храбрый воин Шенкенберг оторопело отступил на шаг назад и схватился за меч.

— Я вижу, ты человек опасный, — сказал он нетвердым голосом.

— Габриэль!.. — донесся тут из-за занавеса мягкий умоляющий голос.

Агнес слышала их разговор и не хотела допустить ссоры.

Гавриил, услышав ее голос, задрожал всем телом. Он понял, что в своем внезапно вспыхнувшем гневе зашел чересчур далеко. Сдержать себя было очень не легко, но Гавриил все же нашел силы овладеть собой.

— Ладно! Не сердись, Иво! — сказал он спокойно. — Чего не случается между братьями! Мы ведь с тобой выросли вместе, зачем же нам постоянно травить и задирать друг друга?

Иво молчал, но меч спрятал.

Гавриил продолжал примирительно:

— Я никогда не таил злобы ни против тебя, ни против твоего брата; если иногда я, по своей вспыльчивости, бывал неправ, то сам из-за этого и страдал. Что мешает нам сейчас помириться и впредь оставаться друзьями?.. Подумай, ты счастливее меня и сейчас гораздо могущественнее, а долг всех счастливых и могущественных — проявлять милосердие и великодушие.

— Как скор ты на слова! Я сам знаю, что повелевает мне долг, — проворчал Иво. — Нечего тебе меня учить. Моя первая обязанность — обезвредить опасного пройдоху.

— Где ты здесь видел пройдоху? — через силу улыбнулся Гавриил.

— А тебя я видел!.. Ты — сын русского бродяги и бежал из дома моего отца прямо в Россию. Кто мне поручится, что ты теперь не русский шпион?