Последняя ночь у Извилистой реки - [215]

«В таких местах, как поселок Извилистый, не менялась только погода». Неплохое предложение. Пожалуй, с него можно было бы и главу начать, однако Дэнни не торопился. Он найдет более эффектную и емкую начальную фразу. Но эти слова о погоде тоже пригодятся в качестве очередного «опознавательного знака». «Это был апрель — время грязи и подъема воды в реке». А если начать с этой фразы? Нет. Близко, но не то.

Все, что относилось к Кетчуму, пока было лишь мелкими фрагментами мозаики. Ни одной целой фразы, только обрывки. Вот повар представил, каково Кетчуму сейчас. Опять повар. Фраза хорошая, но каким будет ее продолжение? В другом куске, опять-таки через повара, сообщалось, что «покалечился Кетчум — отнюдь не новичок в сплавном деле». Дэнни нравились эти обрывки; нужно лишь найти для них удачное место. Возможно, там, где Кетчум лежал на спине, «напоминая медведя, выброшенного рекой». Главное — не растерять эти крохи. Значит, и они пусть отправляются на стенку.

Пока что образ Эйнджела получался у писателя более объемным, чем образ Кетчума, хотя для Дэниела Бачагалупо было очевидно: главный персонаж нового романа — Кетчум. (Возможно, самый главный.)

Здесь размышления писателя были прерваны двумя событиями: очередной «газовой атакой» Героя и звонком мобильного телефона.

— Buenos días, сеньор писатель, — послышался голос Люпиты.

— Buenos días, Люпита.

Уборщица-мексиканка звонила ему редко. В течение всего времени, пока Дэнни жил на острове Тернер-Айленд, Люпита переселялась в его торонтский дом. Она вскрывала и прочитывала почту писателя, прослушивала записи с автоответчика и следила за телефаксом. Раз в неделю она составляла список новостей, достойных внимания Дэнни (все прочие могут спокойно ожидать его возвращения в Торонто). Этот список мексиканка отправляла факсом в офис Энди Гранта в Пуант-о-Бариль.

На оплату счетов и прочие расходы Дэнни оставлял Люпите пару чековых книжек с подписанными пустыми чеками. Чтение писательской почты доставляло мексиканке зримое наслаждение, в особенности — предоставленное ей право самой определять важность того или иного письма. Эта, в общем-то, достаточно нудная секретарская работа добавляла мексиканке гордости в собственных глазах: она ощущала себя не просто уборщицей, а почти что домоправительницей в доме знаменитого писателя.

Дэнни знал: Люпита хваталась за любую возможность попытаться устроить его несчастливую личную жизнь. Если бы у нее были дочери, она бы обязательно познакомила их с писателем. Но вместо дочерей у нее были племянницы, и она довольно бесцеремонно оставляла их фотографии на кухонном столе, а потом, вернувшись к себе домой, звонила Дэнни и говорила, что «забыла» присланные ей снимки. Не будет ли он любезен посмотреть на кухне?

— Люпита, все ваши снимки лежат на кухонном столе, куда вы их, очевидно, и положили, — отвечал писатель, усвоивший «правила игры».

— Ой, какое счастье, мистер писатель! А я уж боялась, не выронила ли по дороге… Кстати, как вам та девочка? Темноволосая, в розовом платье? Моя любимица.

— Люпита, да она же совсем подросток, — терпеливо отвечал Дэнни.

— Нет, она чуточку старше, — признавалась Люпита.

Однажды Дэнни не выдержал и с максимальной деликатностью, на какую был способен, сказал мексиканке, что его не интересуют женщины, годящиеся ему либо в младшие дочери, либо в старшие внучки. Люпита поняла намек и перестала «забывать» фотографии. Но вскоре она, как бы невзначай, сказала ему:

— Только не женитесь на писательнице. Вы будете лишь мучить друг друга.

— Я вообще не собираюсь ни на ком жениться, — сказал ей Дэнни.

— Отчего бы вам тогда не проткнуть себе сердце ножом мистера Кетчума? — спросила Люпита. — Вы и не заметите, как вас потянет к проституткам. Я слышала, как вы разговариваете с собакой. А это уже тревожный знак.

Уж если Люпита потревожила его писательское уединение, значит случилось что-то из ряда вон выходящее.

— Как погода в Торонто? Снег идет? У нас тут настоящий буран. Мы с Героем буквально заперты на острове.

— Не знаю насчет этого несчастного пса, но вам, мистер писатель, явно нравится затворничество.

Даже если бы на Торонто вдруг обрушился буран, Люпита не стала бы звонить. Тогда что же ее встревожило?

Иногда Люпита проникалась убеждением, что за домом на Клуни-драйв следят. Так оно и было, но следящие не представляли никакой опасности. Робкие поклонники (чаще поклонницы), пришедшие в надежде, не мелькнет ли в окнах профиль любимого писателя. Журналисты из бульварных газетенок, пробавляющиеся скандалами из жизни знаменитостей. (Только что они рассчитывали увидеть на сей раз? Наверное, еще одно двойное убийство.)

Какой-то канадский низкопробный журнальчик имел наглость опубликовать карту Торонто с указанием адресов знаменитостей. На ней был обозначен и дом на Клуни-драйв. Где-то раз в месяц на пороге появлялся какой-нибудь собиратель автографов. С этой публикой Люпита обходилась весьма бесцеремонно, как с попрошайками.

— Мистеру писателю платят за то, что он пишет книги, а не подписывает их! — произносила она свою любимую фразу.

Один безмозглый журналист все из той же бульварной прессы написал о Люпите так: «Нынешняя пассия писателя, с которой он сожительствует, — это склонная к затворничеству дородная женщина. По возрасту она явно старше, чем он. Чувствуется, она, словно наседка, стремится оградить маститого автора от всего мира».