Последняя ночь последнего Царя - [12]

НИКОЛАЙ. Может быть, это правда. Так и отец говорил. Но это не стало моей правдой. Умом я принять могу, но сердцем... Прости, не сумел стать «лучшим царем» и не отдам Маленькому то, что в сохранности передал мне отец.

АЛЕКСАНДРА. Прости и ты меня... Я не хотела об этом.

НИКОЛАЙ. Все так неясно в прошлом... Хотя думаю, думаю... Пожалуй, мне стал понятен... точнее, важен один эпизод... все с тем же бедным Сергеем Александровичем. Когда несчастного дядю Сергея убили бомбой, ко мне пришла Элла. Она просила простить убийцу. Оказалось, она ходила к нему в камеру и читала ему Евангелие.

АЛЕКСАНДРА. Элла – святая. Я счастлива, что я ее сестра... Но сама мысль – разговаривать с убийцей мужа... Самое ужасное – она ведь все видела. Она была в Кремле, когда в несчастного Сергея швырнули бомбу. И она выбежала... ползала среди кусков тела разорванного мужа... И после этого читать Евангелие кровавому чудовищу?

НИКОЛАЙ. Я тоже тогда не мог понять... А ведь смысл был так прост. Слова Господа, которые Элла написала на надгробии бедного Сергея: «Прости их, Отче, ибо не ведают, что творят». Тогда в разгар беспорядков в Петербурге... через кровь самого близкого человека она наивно предложила христианское замирение. Прощением и Любовью она задумала остановить общее насилие. Молиться кротко за врагов. Но мы ее не услышали.

АЛЕКСАНДРА. Молиться кротко за врагов... Милая Элла! Что с ней? Где она? Лучше не думать. Но продолжим нашу пьесу. Боже мой, мы подошли к самому концу. Уже наступил этот ужасный год – семнадцатый. Я тоже все время думаю о прошлом... И тоже есть событие, которое стало мне понятно только теперь. Случилось это, когда ты в последний раз уехал в Ставку... И я получила от тебя то... страшное письмо. Прочти его, Ники. Ты знаешь, о чем я говорю?

Николай (улыбнулся). Я знаю. (Читает.) «Ставка, 26 февраля... Я был вчера у образа Пречистой Девы и усердно молился за тебя, моя любовь, за детей, за нашу страну. Во время службы почувствовал мучительную боль в середине груди, продолжавшуюся четверть часа. Я едва выстоял, и лоб мой покрылся каплями пота, я не понимаю, что это было»...

АЛЕКСАНДРА. Мой милый страдалец... Уже потом я часто думала: почему ты уехал на фронт? Бросил столицу... Когда было столько донесений, что готовятся заговоры и, может быть, революция.

Николай (пожал плечами). Уехал.

АЛЕКСАНДРА. И я вспомнила это письмо и... поняла! Ты решил больше не воевать с ними. Они все ненавидели меня. Все эти ужасные слухи... что выдаю какие-то военные тайны несчастным немецким родственникам... а сколько гадостей было написано о нашем Друге. Я думаю, тогда у тебя остался только один выбор: или я, или трон. И ты выбрал – меня. Мой рыцарь... Выбрал частную жизнь с семьей, чтобы не сводили с ума несчастную жену, чтобы не прятать более болезнь нашего сына. Ты уехал, чтобы дать возможность всем этим говорунам из Думы осуществить свои планы. Ты решил отдать престол. И «мучительная боль в середине груди» – результат этого решения? Ведь я права?

Николай (пожал плечами). Я уехал. Александра. Но все случилось, как в пьесе господина Чехова. Ты ожидал, что переворот, о котором столько твердили, подготовлен. На самом деле – русская болезнь: только болтали, а чернь и мужики вышли на улицу. И забрали Вишневый сад.

Николай. Более я не получал от тебя писем. Александра. Нет, я писала, писала. И тоже без ответа. Я знала, что они остановили твой поезд. Но что с тобой? Дворец был окружен... серое море восставших солдат. Я понимала: с минуты на минуту может начаться штурм – им уже некого было бояться... Ночью я не могла спать... Я отправила тебе еще два длинных письма. Двое казаков конвоя зашили мои крохотные конвертики под лампасы.

НИКОЛАЙ. Моя бедная...

АЛЕКСАНДРА. «Мой бедный. Сердце разрывается от мысли, что ты в полном одиночестве переживаешь все эти муки и волнения, и мы ничего не знаем о тебе, а ты не знаешь ничего о нас. Теперь я посылаю к тебе Соловьева и Грамотина, даю каждому по письму и надеюсь, что по крайней мере, хоть одно дойдет до тебя. Я хотела послать аэроплан, но все люди исчезли... Ты один, не имея за собой армии, пойманный как мышь в западню, что ты можешь сделать? Это величайшая низость и подлость, неслыханная в истории, – задерживать своего Государя... Только бы ты был здесь!»

НИКОЛАЙ. Я никогда тебя не спрашивал: как принял Маленький отречение?

АЛЕКСАНДРА. Я попросила месье Жильяра рассказать ему. И тот сказал: «Знаете, Алексей Николаевич, ваш отец не желает больше быть императором». Бэби посмотрел на него... скорее удивленно. «Он сильно утомлен в последнее время", – продолжал бедный Жильяр. Бэби покраснел, долго молчал... нет, нет, он не спросил о себе. Он был великолепен... Но когда месье Жильяр уже уходил, Маленький вдруг сказал: „Если больше нет царя, кто же будет править Россией?“

НИКОЛАЙ. Вопрос не столь наивен... Тут не Европа, здесь – страна царей. И может быть, на несчастную Родину, решившую жить без Господа, вскоре придет новый царь. Царь – без Бога.

АЛЕКСАНДРА. И все-таки хочется увидеть будущее... Но нельзя так грустно заканчивать нашу пьесу. Боже мой, я написала целых шестьсот тридцать пять писем. Но можно было написать всего лишь одно. (Читает.) «Всегда... всегда чувствуй мои руки, обвивающие тебя, мои губы, сильно и нежно прижатые к твоим. Вечно, вместе и неразлучны».