Последняя ночь на Извилистой реке - [212]

Позже, когда они вместе разгрузили пикап, Дэнни понял, насколько права была Норма Шесть, что не стала рассказывать все с порога. Он мысленно поблагодарил ее за возможность морально подготовиться. Писательское воображение уже нарисовало ему некоторые детали случившегося.

Дэнни узнал, что Кетчуму захотелось в последний раз посмотреть на танцы лосей, но Норму Шесть он с собой не пригласил. Весь тот день шел снег, прекратившийся только к вечеру. Ночь обещала быть холодной, если не сказать, морозной. После любования лосиными танцами Кетчум собрался устроить привал на месте бывшей столовой. Норме Шесть он сказал, что ее не приглашает, поскольку знает, как тяжело ее бедро переносит холод. Пусть лучше приезжает утром, и они позавтракают на природе.

— А не холодно ли завтракать на снегу? — спросила она.

Декабрь перевалил через середину, близилась самая длинная ночь в году. Извилистая редко замерзала раньше января. Норма Шесть призналась, что ей даже нравилось смотреть на реку, бегущую среди заснеженных берегов. Они с Кетчумом бывали здесь в такое время. Кетчум со знанием дела разводил костер, а потом на углях варил кофе. Разумеется, кофе варился старым, испытанным способом: на сковороде, с яичной скорлупой, оттягивающей на себя кофейную гущу. Вместо воды он брал снег. Получалось не хуже. К кофе Кетчум поджаривал пару кусков оленины и запекал в золе яйца. Словом, Норма Шесть согласилась приехать утром на завтрак.

Все было бы хорошо, но Пам случайно заглянула в пикап и не увидела ни палатки, ни спального мешка. Если старый сплавщик задумал устроить привал, тот легко мог стать последним привалом в его жизни. Уж не собрался ли он заснуть на морозе и не проснуться? Норма Шесть тут же прогнала тревожные мысли и решила, что Кетчум уляжется спать в пикапе и не станет глушить двигатель.

Еще ее удивило, что Героя Кетчум оставил у нее.

— Его бедру холод тоже вредит, — сказал непривычно заботливый Кетчум.

— Я впервые слышала, чтобы он волновался из-за пса, — призналась Норма Шесть.

Утром, еще на подъезде к холму, где когда-то стояла столовая, Норма Шесть поняла, что никакого завтрака на снегу не будет. Не было ни кофе, ни костра. Кетчум сидел, прислонившись спиной к остаткам кирпичной трубы, словно над рекой по-прежнему стояло сгоревшее здание столовой и внутри было тепло, уютно и вкусно пахло.

Герой подбежал к хозяину, но вдруг застыл на месте. Шерсть у гончака встала дыбом. Не приближаясь к Кетчуму ни на шаг, пес начал ходить кругами. Казалось, все четыре его лапы отказывались сгибаться.

— Кетчум! — крикнула Норма Шесть.

Ответа не было. Только Герой на мгновение замер и повернул к ней свою изуродованную морду.

— Не знаю, сколько времени прошло, пока я решилась подойти к нему, — призналась Норма Шесть. — Все никак не могла поверить: еще вчера был живой, а тут — окоченелый мертвец.

Выпавший снег помог Норме Шесть восстановить события той жуткой ночи. Среди пушистой белизны алела цепочка пятен. Они привели Пам на берег реки, туда, где из-под снега торчали большие пни от неведомо когда и неведомо кем спиленных деревьев. Верхушка одного пня была красной от впитавшейся крови. В древесине застыл глубоко вогнанный топор, который Пам так и не смогла вытащить. Как и Джейн, Норма Шесть боялась увидеть где-нибудь рядом отсеченную левую руку. Руки не было: очевидно, Кетчум выбросил ненавистную часть своего тела в реку.

Дэнни сразу мысленно представил себе то место на реке, куда он бросал банку с пеплом отца. Скорее всего, туда же полетела и левая рука Кетчума. Должно быть, старому сплавщику стоило немалых сил подняться на холм. Красная дорожка в снегу показывала, что кровь так и хлестала из культи.

— Когда по Филипс-Бруку еще сплавляли лес, Кетчум повадился воровать его на дрова, — рассказывала Норма Шесть. — Он брал мелочь длиной фута в четыре и довольно тонкие. Но и этого бы хватило, чтобы его прищучить, если бы у него в пикапе нашли несколько таких бревнышек. Но Кетчум был хитер! Он за какие-нибудь полчаса мог превратить полкорда бревен в настоящие дрова. Представляешь, он брал топор в одну руку, как мясницкий секач. Р-раз — и бревнышко пополам по всей длине. Еще р-раз — и уже на четыре части. А потом уж эти прутики — он их «прутиками» называл — можно было легко переломать пополам. И поди докажи, что он своровал чужой лес! Видел бы ты, как он это делал. Каждое движение ловкое, точное. Просто залюбуешься. Эти мартышки из «Парижской производственной компании» так и не догадались, почему леса к ним приплывало меньше, чем нужно. Думаю, они и не замечали. Им не терпелось поскорее отправить бревна в Мэн, где они делали свои чертовы тобоганы.

Норма Шесть не преувеличивала. Дэнни помнил, что Кетчуму ничего не стоило, держа топор в одной руке, расколоть четырехфутовое бревно. Топор ему служил и как топор, и как секач. Отхватив левую руку, Кетчум еще нашел в себе достаточно сил, чтобы подняться на холм. Там он сел, привалившись спиной к остаткам трубы. Рядом с ним Норма Шесть нашла почти пустую бутылку виски.

— А больше там ничего не было? — спросил Дэнни. — На снегу, рядом с ним?