Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [39]

Другой депутат — сторонник войны — сделал запрос по поводу вооружения. Ему, дескать, известно, что военные заводы не работают, что ничего не сделано для снаряжения армии, что закуплены десятки тысяч солдатских ботинок на картонной подошве. Его речь тоже была впечатляющей: «... Господа, у нас нет артиллерии... Что вы предприняли для того, чтобы снабдить нашу славную пехоту тяжелыми орудиями, в которых она так нуждается?»

Тут мой дядя, который во время выступления прохаживался перед скамьями первого ряда, прервал оратора. Поскольку он слыл человеком острого ума, то, как только дядя поднял руку, говорящий умолк, и все взоры обратились к Нас Георгидиу. Он заявил с напускной серьезностью:

— Я считаю, господа, что вы проявляете чрезмерное беспокойство по поводу отсутствия у нас тяжелой артиллерии. Я думаю, что в случае необходимости достаточно будет выдвинуть на огневую позицию нашего уважаемого коллегу из Романаць, господина Котырча, и мы заставим все немецкие пушки замолчать. — Он указал на край правых рядов и все посмотрели на с трудом умещающуюся на скамье гору мяса, весом не менее ста пятидесяти килограммов, с короткими ручками, едва сходившимися на брюхе.

Воцарилось всеобщее веселье. Смеялись на министерской скамье, рассмеялся и сам оратор. Взрывом хохота ответили переполненные публикой трибуны — на трибунах для дам многие элегантно одетые женщины, не найдя свободных мест, теснились на ступеньках, а на галерее, отданной для мужчин, некоторые буквально задыхались, цепляясь за столбы.

Нае Георгидиу пользовался симпатией в оппозиционных кругах за присущую ему «широту взглядов», за его замашки неуемного «фрондера» и, хотя он был активным деятелем либеральной партии, его весьма ценили за умение создавать «разрядку» между правительством и оппозицией. Сейчас, например, партия уже была выиграна правительством только благодаря этой простой шутке.

Затем от лица правительства взял слово для ответа один из видных членов кабинета.

Он степенно поднялся с министерской скамьи, слегка прищурившись и ни на кого не глядя, направился к трибуне в тяжелом и напряженном молчании, нависшем в воздухе. У него был высокий лоб, как у поэта, большие глаза, две глубокие складки на щеках и усы, как у состарившегося щеголя. Помолчав некоторое время, он не спеша обвел взглядом зал, как бы инспектируя собравшихся. И, заложив два пальца правой руки в нижний карман пиджака, заговорил тихим, но твердым и уверенным голосом:

— Если бы я гнался за дешевым успехом, господа, то .мне было бы чрезвычайно легко показать непоследовательность оппозиции, которая с одной стороны упрекает нас в том, что мы не переходим к действиям, а с другой — плачется, что армия не подготовлена. Но я намереваюсь ответить каждому из предшествующих ораторов в отдельности.

Со сторонником центральных держав он разделался довольно быстро. А затем продолжал:

— Господа, позвольте мне задать вам вопрос: что означает это отсутствие доверия к правительству? Разве вы монополизировали всю любовь к родине? Или вы полагаете, что у сидящих на этих скамьях не бьется в груди румынское сердце? — И он торжественным и взволнованным жестом указал на правительственную скамью и на ряды правительственного большинства. — Может быть, вы полагаете, что забота о будущем нашей страны только вас одних заставляет проводить бессонные ночи? (Шумные аплодисменты.) Или только вас одних терзает мысль о том, что, когда пробьет священный час воплощения национальных чаяний, мы не окажемся там, где обязаны находиться? — Эта фраза была произнесена с расстановкой, в полный голос, оратор выбросил вперед правую руку, сжатую в кулак, с вытянутым указательным пальцем, словно указующий перст с афиши, и слова его были покрыты бурными аплодисментами и приветственными возгласами.

— Господа, один из ваших ораторов заявил на прошлой неделе, что если бы у него была дюжина сыновей, то он всех их послал бы сражаться за родину. Так вот, господа,

— он еще повысил голос, — я заявляю, что, если бы у меня было две дюжины сыновей, я бы не оставил дома ни одного, даже самого малого, у материнской груди, а всех их послал бы в огонь, на первую линию!

Перейдя затем ко второму депутату, выступавшему от оппозиции, он переменил тон, словно умелый стрелочник на путях ораторского искусства.

— Господа, здесь шла полемика относительно подготовленности страны к войне. (Тут он заговорил мягко, по-дружески.) Я полагаю, что затевать это было большой ошибкой. (И снова — энергично и решительно). Не могут подлежать дискуссии, тем более — публичной дискуссии, вопросы подготовки румынской армии. (Шумные аплодисменты.) Я могу сказать вам, господа, лишь одно: мы готовы. — Тут он смолк и довольно долго простоял неподвижно, пока вся аудитория, вскочив на ноги, бешено аплодировала. Рукоплескали и трибуны. Затем он еще некоторое время продолжал говорить в том же духе и закончил так: — Оставив в стороне забавную шутку нашего коллеги, господина Нае Георгидиу, и (здесь он повысил голос в напряженном и гневном крещендо, подкрепляя свои слова равномерным движением согнутой перед грудью руки, задрав локоть и потрясая указательным пальцем) оставляя в стороне предосудительную попытку использовать трибуну парламента, дабы вселить в души наших воинов сомнение в оснащенности нашей армии (шумные аплодисменты, крики «браво»), я спрашиваю вас, господа: откуда берутся эти преувеличенные оценки, свидетельствующие о вульгарном материализме, это раздувание роли вооружения на войне, когда известно, что великие победы достигаются только благодаря высокому моральному духу? (Рукоплескания.) Армия, которая хочет победить, побеждает без пушек, без пулеметов и без патронов. (Бурные аплодисменты.) А я говорю вам, что наша армия хочет победить и победит. (Восторженная овация.) Спросите у военачальников, которым вы, однако, недостаточно доверяете (тут он тычет пальцем назад, как будто эти военачальники стоят сбоку или за его спиной), и они вам скажут: мы победим потому, что наши солдаты будут драться штыком — а никакая пушка не устоит перед румынским штыком — и если штык сломается, то кулаками, ногтями, зубами. (Оглушительные аплодисменты.) Господа, моя вера в великую победу нашего народа непоколебима (здесь он заговорил в торжественном тоне), и я вместе с моими коллегами, как я вам уже неоднократно говорил, беру на себя ответственность за грядущие события.