Последняя ночь любви. Первая ночь войны - [32]

Теперь они наблюдали за восходом солнца, которое обливало золотым потоком светлую зелень виноградников и темную зелень лесов. Свежестью и прохладой веяло над городком в долине, готовой проснуться, но здесь, наверху, эта свежесть все же не могла победить физического изнеможения. Я с горячим нетерпением ожидал решительного объяснения с женой, но она вовсе не собиралась уходить, ибо никак не могла с ним расстаться. (О чем они столько говорят? Что «обсуждают»? В каких выражениях? На какие события намекают? Что могут они сказать друг другу? Ведь я никак не мог представить себе мою жену, беседующую с кем-нибудь, кроме меня.)

Пришлось еще наведаться в подвал к соседу-виноделу, который не отпустил нас, пока мы не попробовали прямо из бочки удивительного опохмеляющего средства — стаканчика золотистого, тяжелого, как растительное масло, винца, от которого сразу светлела голова.

Солнце уже стояло высоко, когда мы оказались у себя в комнате с широкой и низкой кроватью, шелковыми занавесками, с чужими фотографиями на стенах, с книгами, страницы которых чужое внимание отметило закладками, с откупоренными чужими руками флаконами духов и одеколона на туалетном столике с качающимся зеркалом.

Я раздевался и, не собираясь заводить с женой «академическую» дискуссию, сказал ей ледяным тоном:

— Послушай, дорогая, надеюсь, мне больше никогда не придется переживать таких мгновений, какие я перенес вчера и сегодня.

Она посмотрела на меня большими голубыми глазами.

— Не понимаю, что ты хочешь сказать?

Я оторопел и, застыв с одеждой в руках, криво усмехнулся.

— Это ты искренне говоришь? Не понимаешь, что я хочу сказать?

Она с напускным огорчением ответила:

— Абсолютно искренне.

Я вспыхнул и задрожал, возмущенный этим грубым притворством.

— Ладно, может быть, ты тогда поймешь другую фразу, попроще. Мы с тобой расстаемся. Как только мы вернемся в Бухарест, я немедленно начинаю процесс о разводе. Если ты хочешь остаться с твоим любовником, я не возражаю. Но все-таки, хоть я не могу питать никаких иллюзий после того, что видел вчера и сегодня, прошу тебя об одном. Теперь, когда ты можешь быть уверена, что не расстанешься с ним никогда, не устраивай спектаклей, чтобы здешняя публика не судачила на наш счет.

Я никогда не видел столь ангельского взгляда, усталого и изумленного.

— Да о чем ты говоришь, Господи?

— После того, что ты вытворяла сегодня, мне кажется поразительным, что ты еще спрашиваешь, о чем речь.

Тогда она спросила тоном больного, который не знает, что происходило с ним во время бреда:

— Но я прошу тебя ... прошу тебя ... скажи мне, что я такого сделала?

Возмущенный этой наглостью, я стиснул зубы и отвернулся.

— Ничего.

I Она, ощутив выгодность своей позиции, настаивала: f — Прошу тебя, скажи, что я сделала ... скажи ... Мне было настолько противно, что я чувствовал: любое мое слово не достигнет цели.

— Ничего ... Я хочу, чтобы мы расстались.

Мы разделись, легли, но и в постели я избегал смотреть на нее, и она снова начала:

— Штефан, я вижу, что ты раздражен ... Клянусь, я не понимаю из-за чего...

Меня затрясло от злости.

— Клянешься?

— Клянусь, чем хочешь.

На миг я удивленно запнулся, спрашивая себя, не ошибаюсь ли, и решил все же объяснить ей то, чего она притворно не понимала. Но, пытаясь начать, я увидел в замешательстве, что сказать мне нечего. В чем упрекать ее? Что по дороге она одинаково прижималась к нему и ко мне? Что они вместе спустились с шоссе нарвать цветов? Что она опиралась на его руку? Что они постоянно обособлялись от других?

— Ты все время была с этим господином, ты танцевала почти исключительно с ним одним. Она снисходительно рассмеялась. (Она!)

— Ну знаешь, дорогой мой, это так естественно, когда едешь с кем-то на экскурсию вроде нашей ... Все женщины создают такие группы. И неизбежно получается обособление. Нельзя же общаться со всеми сразу, вот и создается впечатление, что остаешься с одними и теми же. Да и потом — он хороший танцор, а мне кажется, все женщины на свете танцуют.

— Да, но не только с одним и тем же партнером.

— Так ведь здесь не бал. Мы же приехали в одной машине.

— Нет, нет ... Это был настоящий скандал. На вас все смотрели.

— Какой скандал? Это тебе показалось. Разве ты не видел — я же тебе говорила, — что так поступают все женщины. На этих увеселениях всегда так. А вернувшись домой, никто и не вспомнит о здешних знакомствах и встречах. Вот увидишь — ты тоже не будешь знаться с этой публикой. Ты невозможно чувствителен...

Мне оставалось удивляться этой зрелой рассудительности; внутренне я был возмущен, но молчал. Разумеется, я не мог противопоставить ей ни одного четкого и определенного факта, но это вовсе не значило, что она не окунулась душой и телом в эту авантюру. Наоборот, у меня сейчас была полная уверенность в этом, словно в виновности министра, который, свято блюдя букву закона, позволяет себе все что угодно, вплоть до самых грязных делишек. Слово всегда остается несовершенным средством общения. Подлинный смысл, подлинная истина, подлинное реальное содержание ускользает сквозь слова и предложения, как пар сквозь дырявые трубы.