– Ладно, – сказал я, будто она спрашивала моего разрешения выйти замуж. – Скажите, вы можете для меня что-то сделать?
– Все, что хотите.
– Поедем в лагерь.
– Но, милый, там ничего не осталось.
– Не важно.
Мы пошли в центр. Шофер такси, стоявшего перед отелем, повторил ее возражение:
– Да там уже ничего не осталось, капитан.
– Все равно. Поехали.
Через двадцать минут он притормозил на широкой незнакомой мне равнине, припудренной молодыми плантациями хлопка и отмеченной редкими группами сосен.
– Хотите, поедем вон туда, где дымок? – спросил шофер. – Это новая тюрьма.
– Нет, поезжайте прямо по этой дороге. Я хочу отыскать место, где я когда-то жил.
Старый ипподром, неприметный в дни величия лагеря, в нынешнем запустении гордо вздымал ввысь свою полуразрушенную трибуну. Я тщетно пытался сориентироваться.
– Поезжайте по этой дороге, как проедете вон те деревья, поверните направо, нет – налево.
Он подчинился с презрением знатока.
– Но, дорогой, вы просто ничего не найдете, – сказала Эйли. – Подрядчики все разрушили.
Мы медленно ехали по краю поля. Может, и здесь…
– Стоп. Я хочу выйти, – сказал я вдруг.
Эйли осталась сидеть в машине; теплый ветер шевелил ее короткие вьющиеся волосы, и она была очень красива.
Может, и здесь. Вот здесь могли быть улицы лагеря и столовая, где мы в тот вечер ужинали, – вон, через дорогу.
Шофер смотрел снисходительно, как я, спотыкаясь, петлял по низенькой, по колено, поросли, отыскивая мою молодость среди досок, дранки и ржавых банок из-под томатного сока. Я пробовал определиться по смутно знакомой группе деревьев, но стало темнеть, и я не был до конца уверен, что это те самые деревья.
– Старый ипподром будут приводить в порядок, – послышался из машины голос Эйли. – Тарлтон на старости лет решил принарядиться.
Нет. Пожалуй, это не те деревья. Единственно, в чем я мог быть уверен, это в том, что место, которое когда-то жило такой полной и напряженной жизнью, теперь исчезло – будто и не существовало вовсе – и что еще через месяц исчезнет Эйли, и Юг опустеет для меня навсегда.
