Последняя командировка - [16]

Я не слушала более, о чем они говорят.

Леня потащил женщину в воду. Она, хохоча, отбивалась. Потом они поплыли. Стали видны только Ленина красная шапочка и ее — голубая.

Я перевернулась на другой бок и вдруг увидела, как черепаха с удивительной для нее быстротой уходила. Она спасалась из плена, она не хотела стать развлечением для детей. Я удивилась, как быстро она шла, и тотчас мелькнула у меня мысль накрыть ее сарафаном, а потом отнести в горы. Я оглянулась — на меня никто не глядел. Я поползла за черепахой, догнала и прикрыла ее сарафаном. Они уже подплывали к берегу. Как бы взять ее незаметно? Она большая. А полотенце? Хорошо, что я его захватила — обычно я не вытираюсь, гораздо приятнее высыхать на ветру.

Я уже уходила с этой черепахой под мышкой, как вслед мне донесся мужской голос, в котором звучало огорченье:

— А где же черепаха? Вот, лопухи, проворонили!

— Далеко она не могла уйти. Они медленно ходят, — оглядывалась женщина. И супруги принялись искать. Леня молчал. Мне вдруг показалось, что он идет за мной, что он видел, как я ее завертывала в полотенце.

Я обернулась. Он действительно шел за мной, но на порядочном расстоянии. Я пошла быстрее. Ах, как мне это было досадно! Если бы не черепаха, я, напротив, замедлила бы шаги. И мне удалось скрыться. Но это еще не все. Странно, но именно из-за этой черепахи все так случилось…

Вечером я унесла ее в горы и выпустила в ущелье, где текла речка Бзыбь. Она обрадовалась и поползла в кусты. А я осталась стоять. Сверху видны были очертания города. У нас нет сумерек, темнеет вдруг, но есть какой-то короткий миг, когда солнце, не успев еще завалиться за море, плещется на горизонте и зажигает воду докрасна. А у берега все — вода и камни — подергивается мраком. Отсюда красиво было смотреть, и я не уходила. Задумалась»

Вдруг за спиной моей посыпались камешки, кто-то спускался с горы. Я обернулась — это был Леня. Я думала, что он пройдет мимо меня, и отступила в кусты. Мне стало весело и страшно. Но он остановился. Он вообще, как я заметила, общительный человек.

— Здравствуйте, — сказал он, — что вы тут делаете?

Я пожала плечами;

— Гуляю.

— Не боитесь?

— Кого?

— Шакалов.

Я сказала «нет».

— Напрасно. — И он подошел ко мне ближе.

И тут я пожалела, что не принарядилась, что я вообще хожу неряшливо, — мне девчонки давно об этом говорят. Я была в сарафане, который выгорел добела; в маминых растоптанных босоножках — они мне на два номера велики. Косы у меня тогда были довольно толстые, но непричесанные. Я заложила ногу за ногу — сарафан мне был очень короток, сцепила пальцы и опустила глаза. И вдруг он сказал очень строго:

— Вы меня обманули. Я видел, как вы завернули черепаху в полотенце и унесли, но не стал вас преследовать. Я не знал, с какими целями вы ее украли. Может быть, вы лакомка и намеревались сварить себе черепаховый суп. Я решил доставить вам это удовольствие. Но вы ее выпустили, и я возьму с вас штраф.

Теперь я видела, что он смеется, а сначала вправду испугалась…

Мы вместе возвращались обратно и разговаривали. Изредка он касался моего локтя, вероятно боялся, что я упаду, а я даже в кромешной темноте не оступлюсь — я ведь эти горы сто раз исходила. Он касался моего локтя, и мне было неловко, потому что локоть у меня шершавый.

Я сказала ему, что слышала их разговор о черепахе.

— Значит, это я вас разжалобил?

— Нет. Я начала ее жалеть раньше, чем вы заговорили. Вообразила себя на ее месте…

— Если бы вы были на ее месте, я сам бы вас украл, но не затем, чтоб выпустить.

Я промолчала. За этими словами и в тоне его скрывалось что-то для меня и лестное и опасное.

Потом я рассказала ему, как однажды отняла у мальчишек кошку, которую они собирались топить.

— Значит, вы добрая девочка.

— У меня мама очень хорошая.

— И у меня мама хорошая, — сказал он, как будто чему-то обрадовавшись.

И так с того вечера началась наша дружба. Я даже познакомилась с его матерью, Софьей Николаевной, учительницей. Они жили у Саркисовых. Я стала к ним ходить, мне было даже странно: за что они оба так хорошо ко мне относятся? Правда, я стала чище одеваться, но все равно все мои платья выгорели и не доставали мне до колен.

Маме моей Леня не понравился, и она этого от него не скрывала, а он делал вид, что ничего не замечает, или в самом деле не замечал. А мне это было неприятно, потому что ко мне Софья Николаевна замечательно относилась. Она сразу стала звать меня на «ты», и если я приходила, когда Леня обедал, она и меня сейчас же сажала обедать и все делила нам поровну.

Я рассказала ей про свекровь одной знакомой девушки, которая терпеть ее не может, и даже неизвестно за что. Сына угощает, когда они к ней приходят, а ей даже не предлагает.

Софья Николаевна взглянула на меня странно, но ничего не сказала. Я потом подумала, что напрасно такие глупости рассказываю. Как будто в этом дело — угостила, не угостила.

Этот месяц был для меня очень счастливый. Мы с Леней много времени проводили у моря. Мама сердилась и звала меня «курортницей». У нас курортников не любят. Даже дерево эвкалипт зовут «курортницей» или «бесстыдницей», оттого что оно при всех раздевается. Да, мы над этими приезжими смеялись — купаются и в холод, и в дождь…