Последняя картина Сары де Вос - [25]

Они идут через пальмовую рощу, где летучие лисицы висят вниз головой под листьями, едят плоды и бросают на землю косточки. Другие летучие мыши охотятся над деревьями, рассекая воздух кожистыми крыльями. Хендрик останавливается и задирает голову. Элли долго жила за пределами Австралии, так что может увидеть картинку его глазами: колония южных вампиров разбойничает в древесных кровлях. В музее поговаривают о том, чтобы установить динамики и передавать перед рассветом громкий шум – и тогда летучие мыши переберутся куда-нибудь подальше. Элли с Хендриком идут дальше, мимо араукарий и эвкалиптов, посаженных в начале девятнадцатого века, о чем Элли никогда не рассказывает европейским гостям. Амстердамский дом, где она жила, когда занималась творчеством Сары де Вос, был построен четыреста лет назад, и часы на фронтоне – ровесники дома – по-прежнему исправно шли.

Они говорят про голландские музеи и города, но Элли не сознается, что жила когда-то в Амстердаме, чтобы не спровоцировать допрос. К тому времени, как они проходят нижние сады, в тенях между офисными высотками сгущаются сумерки, людской поток течет в сторону Круглой набережной. Хендрик с рюкзачком за спиной шагает рядом с Элли. Все красоты Сиднея – залив, Оперный театр, мост – выложены перед ним, как напоказ, все на одной линии зрения.

– Очень любезно со стороны вашего музея предоставить нам эти картины, – говорит Элли.

– «Хофье ван Фоорт» стремится расширить свою известность.

Официальное голландское название музея Хендрик произносит с нажимом, утверждая этим свое превосходство. А может, он думает, будто она волнуется из-за произношения. Элли читает по-голландски научные работы, но не более того; даже во время жизни в Амстердаме ей практически не случалось болтать с местными на их языке. Коллеги шутят, что голландские таксисты – обычно они водят черные «мерседесы» и носят темные костюмы, словно посольские шоферы, – говорят на более правильном английском, чем австралийские экспаты.

– Для нас это хорошая пресса, – продолжает Хендрик. – Надеюсь, нас упомянут в вашей программе?

– Обязательно, – отвечает Элли и, немного помолчав, спрашивает: – Когда ваша галерея приобрела картины?

– Похоронную сцену мой наниматель купил несколько лет назад, но до времени не показывал. Господин ван Фоорт хотел вторую де Вос, чтобы вывесить обе сразу. Как будто ждал, чтобы супружеская пара прибыла на прием вместе.

– Как романтично. А когда он купил «На опушке леса»?

– Она недавно появилась на рынке. – В тоне Хендрика звучит уклончивость, он смотрит себе под ноги.

Элли мысленно видит состарившегося Габриеля в потертом плаще. Он сидит в лейденском кафе с пожелтевшим шпионским романом и подделкой в оберточной бумаге, убивает время до встречи с владельцем частной галереи. Элли не хочет обнаруживать свое любопытство, поэтому меняет тактику и говорит словно между прочим:

– Меня так изумило новое открытие… похоронная сцена, вы говорите?

– Да. «Зимний пейзаж с процессией, идущей за детским гробом». Написан в тысяча шестьсот тридцать седьмом.

– Еще один пейзаж? И я не знаю ни одной картины де Вос после тысяча шестьсот тридцать шестого.

– Да, возможно, вам придется внести в вашу книгу исправления.

Это звучит как колкость, но поди его пойми. Спросить, читал ли он ее книгу о голландских художницах семнадцатого века, будет нескромно. Элли спрашивает:

– Где ее нашли?

– Господин ван Фоорт не раскрывает подробностей. Профессиональный секрет. Мне хочется думать, где-нибудь в номере Коко Шанель в парижском «Ритце», потому что это было бы прямиком из диснеевского фильма!

Он широко улыбается, довольный, что отпустил шутку в границах ее культурной территории. Элли помнит, что ее голландские друзья начали слушать поп-музыку лет за десять до большинства американцев.

Она говорит:

– Париж был бы логичнее Цинциннати, где оказались две другие картины де Вос.

Хендрик отвечает ровным голосом:

– Вы считаете, что она перестала писать в тысяча шестьсот тридцать шестом.

Это не вопрос, а указание на ее ошибку.

Они идут по Круговой набережной в вечернем потоке людей. Пассажиры садятся на паромы. У парапета разыгрывают представления уличные актеры, в том числе труппа танцоров-аборигенов в племенной раскраске. «Этот город выстроен для туристов», – думает Элли. Когда они наконец выбираются из толпы, она говорит:

– По немногим сохранившимся письмам и архивным документам мы знаем, что Сара де Вос выросла в Амстердаме в семье художника-пейзажиста, но сама обучалась писать натюрморты. Она вышла за пейзажиста из Харлема, некоторое время жила с мужем и ребенком неподалеку от улицы Калверстраат. Ребенок, дочь, умерла в детстве, возможно во время эпидемии. Записи о смерти Сары и ее мужа не сохранились. Архивы гильдии за тот период по большей части утрачены, но по документам судов и аукционов нам известно, что пара разорилась вскоре после смерти дочери. Ее звали Катрейн. Она похоронена на кладбище для нищих за церковью в Амстердаме. Извините, я заболталась…

Хендрик смотрит прямо на нее в первый раз за несколько минут. В сумерках трудно определить выражение его лица. Самодовольство? Уверенность?