Последняя из рода Болейн - [4]

— Дорогой мой лорд Томас! Я признаю, что вам оказана честь, я горжусь тем, что вас назначили посланником при эрцгерцогине Савойской[5]. Но о втором деле даже речи быть не может! — Ее чистый голос затих, и Мария попыталась представить, как выглядит мамино красивое лицо, когда она гневается. Мать умела владеть собой, и девочка видела ее неизменно спокойной и доброжелательной. Конечно же, отец не будет настаивать на том, чтобы взять Джорджа с собой в чужие страны, куда его самого посылают с новым поручением.

— Не надо топорщить перышки, милая моя красавица-наседка. — В голосе отца слышались характерные властные нотки. — Я уже договорился, место предоставлено. Для всех троих у меня планы грандиозные, а здесь, уж поверь, так неожиданно представилась возможность. Никак нельзя упустить такой шанс — сразу и выдвинуться, и приобрести необходимый светский лоск. Когда еще нам прямо в руки свалится золотое яйцо, да к тому же совсем даром? Я, конечно, давненько подумывал: как только сестру короля выдадут замуж в другую страну, так и время подоспеет, но все случилось куда быстрее, чем я надеялся.

Завороженная голосами, Мария приблизилась к огромной двери светлицы; та была чуть приотворена, чтобы пропускать внутрь свежий воздух. Чувствуя себя виноватой, она оглянулась и посмотрела в глаза короля на портрете, висевшем в полутьме холла, там, куда не проникали лучи солнца, лившиеся на ее дрожащее тельце. Да, малышка Анна оказалась права: король смотрел на нее, обвиняя и грозя карами.

Вдруг сердце у Марии затрепетало, а в мозг врезалось каждое слово, произнесенное матушкиным дрожащим голосом:

— Молю вас, милорд, пусть эту милость отложат, пока ей не пойдет хотя бы десятый год. Ей же пока только восемь, она совсем ребенок и еще не получила должного воспитания.

У Марии подкосились ноги, и она, чтобы не упасть, прислонилась к резным панелям, украшавшим стены холла. Сжавшиеся кулачки комкали помпоны на зеленых юбках. Это о ней они говорят… ее отсылают в… в… где эта Савойя?

— Ты только представь, Элизабет: Маргарита Австрийская, правительница Нидерландов! Это же самая высокая ступенька, на какую мы можем пока взобраться! Она там получит такое образование, как нигде, кроме разве что самого французского двора. А когда возвратится, ей предложат не что иное, как место одной из фрейлин королевы Екатерины, всегда на виду Его величества!

— Разумеется. Как же по-другому? — тихим голосом ответила леди Элизабет Буллен, и Марию удивил и испугал прозвучавший в нем гнев.

Марии было слышно, как отец расхаживает по комнате — он часто так делал, когда что-нибудь обдумывал или отдавал распоряжения. Вот шаги приблизились к двери и повернули назад. Девочке хотелось убежать, однако колени у нее подгибались, а ноги словно приросли к полу.

— Не все женщины твоей красоты, Элизабет, предпочитают находиться всю жизнь вдали от средоточия власти, вдали от жаркого солнца, сколь бы ни были очаровательны их поместья, вроде Гевера.

— Солнце есть и здесь, милорд, и своя прелесть, а еще и душевный покой.

— Не трудись перечить мне, Элизабет, ты ведь знаешь мой нрав и мои мечты. Томас Буллен из купеческого рода — да-да, пусть смеются себе на здоровье. Мы всех их обставим и вскарабкаемся на самую высокую вершину королевства, коль нам и дальше станет благоволить Его величество.

Матушка заговорила снова, и Марию изумило то, что она решается оспаривать мнение своего господина: никто в семье никогда не осмеливался ослушаться его или перечить ему.

— Чем выше мы взберемся, милорд, тем больнее будет падать, может статься. Мне пришлось видеть короля вблизи, так же, как и вам, и поверьте мне: ему нельзя ни в чем перечить, иначе ослушнику придется очень плохо. Он никогда ничего не прощает, и я опасаюсь…

— Довольно, леди! Сколько раз мы уже говорили об этом прежде — и к чему пришли? Великий Генрих хотел сделать тебя своей возлюбленной — тебя, золотоволосую красавицу из рода Говард, Элизабет, молодую жену Буллена, но ты не пожелала принять эту честь. Клянусь всеми святыми, мадам, мне пришлось проявить чудеса хитрости и лести, чтобы нам вообще удалось пережить этот удар. Согласись ты тогда, и мы сейчас продвинулись бы куда выше нынешнего положения.

— А вы, милорд, считали бы это только честью? Вас ни на миг не смутило бы то, что вашу жену завлек на ложе принц Генрих и, быть может, заронил в нее семя, из которого произросли ее дети? Тогда в их жилах не текло бы ни капли крови Булленов — чем же вам было бы гордиться? — Весь этот монолог она произнесла ровным голосом, но при каждом слове сдерживаемые рыдания грозили прорваться наружу. Глаза Марии наполнились слезами — не столько от осознания смысла сказанного, сколько от звуков этого голоса.

— Конечно же, я бы мучился, но ведь ему предстояло стать королем, леди, нашим нынешним королем. Что ж, с тех пор прошло уже десять лет, но обещаю тебе, что впредь я ни за что не упущу подобную возможность! — Наступило долгое молчание, и Мария собралась уж было бежать от двери.

— Брюссель так далеко, Томас. А она такая юная, такая невинная…

Невинная? Пережитый несколько минут назад испуг уходил и вот уже сменился волнением от осознания важности, которую она теперь приобретала, и возбуждением от того неизведанного, что ожидало ее где-то там, далеко. Она повернулась к лестнице, однако голос матери, прозвучавший неожиданно близко, заставил ее снова приникнуть к двери.