Последняя инстанция - [16]

Он слышал, как помощник дежурного звонит в судебно-медицинскую экспертизу:

— Будьте готовы. Выезжаем на труп.

Он сразу подумал, что зря его разбудили, по ошибке, но оказалось, что это — дорожно-транспортное происшествие, автомобильная катастрофа, — значит, надо было выезжать.

Оставили в машине место для эксперта — сели в «Волгу» втроем, Кручинин впереди; май был жаркий, даже ночью не чувствовалось прохлады, он опустил стекло, ветерок дул теплый, летний.

Когда подъехали к моргу, там, на тротуаре, уже стояла женщина, с портфелем и в плаще, помахала им рукой. Это и был эксперт.

Кручинин не разглядел, да и не старался разглядывать ее, — было красиво вокруг, по-ночному, по-майски, феерически; он любовался майской зеленью, принюхивался: цвела сирень.

Те, что сидели сзади, потеснились, она влезла, сильно хлопнув дверцей.

— Ого! — сказал майор из НТО. — Жанна Константиновна не в духе на третьем заезде.

— Будет вам! — ответила она. — Прошу прощения.

Они уже встречались этой ночью — выезжали вместе.

— Что у вас за порядки в бюро, — сказал майор. — Дежурили бы с нами, было бы за кем поухаживать.

— Наш начальник нас оберегает, — ответила она. — У вас мы принимали бы ухаживания, а у нас не сидим без дела на дежурстве, выполняем кое-какую текущую работу.

Кручинин не обратил внимания ни на имя ее, ни на отчество, и даже мысли у него не было, что это дочь Константина Федоровича, но голос ее чем-то его привлек. Красивый? Мелодичный? Певучий? Ни то, ни другое, ни третье. Голос был чистый какой-то и очень девичий, добрый. Кручинин обернулся.

Но в машине было темно.

— Не знакомы? — спросил майор. — Знакомьтесь.

Пожалуй, ни к чему было совать руку в темноту, но все же Кручинин сунул, неудобно повернувшись, вполоборота, и ощутил слабенькое, легенькое прикосновение чужой девичьей руки и услышал чистый девичий голос. Она назвалась.

И тут-то он сообразил, что это дочка Константина Федоровича — та самая, о которой говорили в отделе и которой хвастался сам полковник, и почему-то стало неловко: то ли за себя, за жест свой, кажущийся теперь развязным, — вполоборота, в темноту, то ли за полковника, отвергавшего ложную скромность.

И еще показалось, что неловкость эта передалась остальным в машине: примолкли. Впрочем, приближался рассвет: всех клонило ко сну. И возможно, неловкость эту он, Кручинин, придумал позже, на обратном пути или утром, припоминая ночь, переживая ее заново, а когда ехали туда, на место происшествия, никакой неловкости не было.

«Волга» неслась по пустым улицам с бешеной скоростью, но все привыкли к таким ночным скоростям.

— Это мы куда? — спросила Жанна.

— На трассу, — ответил майор.

Комсомольское шоссе считалось трассой, хотя и пролегало в черте города.

— Вам сегодня достается, — сказала Жанна.

— А вам? — отозвался майор.

И опять примолкли.

«Да что мне до нее! — с досадой подумал Кручинин. — Интерес? Какой интерес, в чем? В том, что она дочка Константина Федоровича? Ну и что? Мало ли на свете примерных дочерей и подающих надежды молодых специалистов?»

Значит, он все-таки успел разглядеть ее, когда она стояла на тротуаре и помахала рукой, и потом, обернувшись вполоборота, успел-таки разглядеть кое-что, хотя в машине было темно. Иначе откуда же этот жгучий интерес? Он, пожалуй, удивлялся себе, а не досадовал на себя, и сдерживался, чтобы опять не обернуться. У нее были кошачьи глаза: они светились в темноте.

«Я забыл, куда еду и зачем, — подумал он, любуясь зеленым сиянием ночной улицы. — Я долго ждал чего-то необыкновенного, что должно непременно со мной случиться, и слишком заждался: рядовую майскую ночь принимаю за чудо. А случилось-то не со мной и не чудо — случилось несчастье. Вот куда и зачем я еду».

И сразу погасло сияние: оставив позади последние городские огни, выскочили на трассу. Шофер включил дальний свет.

— Где-то поблизости, — сказал Кручинин. — На пятнадцатом километре.

Справа открылась лесистая ложбина, люди у дороги, мотоциклы ГАИ.

Один мотоцикл стоял накренясь у обрыва и светил фарой куда-то вниз. «Скорая помощь» разворачивалась на обочине; развернувшись, ослепила выскочивших из «Волги», покатила в сторону города. Все еще жмурясь, Кручинин выслушал доклад автоинспектора.

Потом спускались по склону — туда, где лежала разбитая машина; полагалось бы проявить мужскую галантность, но он не решился, промедлил, — Жанна сама сбежала вниз — по кочкам, по рытвинам — и только внизу включила свой фонарик.

Пассажира, живого, увезли, а шофер погиб. Разорвало покрышку переднего колеса: резина старая, изношенная, совсем без протектора. «На лысых скатах ездют, — сказал старшина, — а еще хочут жить».

Шофер уже ничего не хотел. В последний раз его фотографировали. Сняли переднее колесо, положили в багажник «Волги», старшина поставил запаску. Двигатель поврежден, придется отбуксировать. За долгой писаниной не заметили, как рассвело. Фонарика не потребовалось, когда Кручинин давал протокол на подпись.

Еще прибыла «Волга» — тоже милицейская, из ГАИ, и так получилось, что двое сели в ту «Волгу», а двое — в эту, разделились. С чего бы им разделяться? — но так уж вышло, и ехать вроде посвободнее, и та машина ушла вперед, а эта чуть задержалась. Никто такого подстроить не мог: двое уехали, а двое дожидались, пока водитель протрет ветровое стекло, — мокро было, роса. Та машина была уже далеко, на шоссе, а в эту только усаживались.