Последняя глава - [22]

— Так они, значит, купили документы?

— Да.

Какая-то перемена произошла с фрекен. Она словно потеряла нить, ее уже не было у нее в руках. Отчего бы это могло случиться?

Господин Флеминг спрашивает с деликатной сдержанностью:

— Но почему же они не арестовали немедленно господина и его слугу?

— Не знаю, — неуверенно отвечает фрекен.

— Они были, может быть, в близком родстве с обокраденными?

Молчание.

— Ну, а слуга? — спрашивает господин Флеминг. Фрекен словно потеряла почву под ногами; но делает последнее отчаянное усилие ухватиться хоть за что-нибудь.

— Слуга? Да ведь это была дама, — отвечает она. Это слегка спасает положение и мужчины невольно восклицают:

— Ах!

Но сейчас же вслед за этим оказывается, что они все же не усвоили связи во всей этой истории, и они начинают засыпать ее вопросами:

— Ну, а где же связь-то? В чем собственно, идея-то тут? Охотничий экипаж? И почему не арестовали заговорщиков?

Фрекен Эллингсен не знает, говорит она, совсем не знает. Она производит впечатление беспомощности. Внезапно она словно находит другой выход и говорит таинственным тоном:

— Почему они не были арестованы? Да ведь это могло быть и потому, что их правительство хотело предоставить им возможность застрелиться из своих собственных охотничьих ружей.

— Так! Да, это, конечно, было возможно. — И мужчины сделали вид, что удовлетворились этим. Им было жаль фрекен, им не хотелось мучить ее. Чтобы выручить ее, они начали переводить разговор на другие темы. Адвокат выдвинул снова на первый план миледи и спросил господина Флеминга, нет ли у него, как у дворянина, экземпляра готского альманаха?

Господин Флеминг, по-видимому, приходит в легкое замешательство при этом вопросе и переспрашивает:

— В чем дело? Зачем?

— Нет ли у вас экземпляра готского альманаха? Будьте так любезны заглянуть, стоит ли в нем миледи. Я сам не мог найти ее там.

Господин Флеминг улыбается с видом облегчения и отвечает:

— Я даже не знаю, стою ли я-то сам в нем. Можно быть князем или княгиней не будучи помещенным в нем. Нет, у меня нет готского альманаха.

Но фрекен по-прежнему сидит, никем не замечаемая, и господин Флеминг рассказывает ей теперь о быке с соседнего сэтера, о Даниэлевом быке. Не случалось ей встречаться с ним во время ее прогулок?

— Нет.

— Это к лучшему; он опасен, во всяком случае — небезопасен, лучше обходить его. Да, это был Даниэлев бык — форменный буйвол, двух-трех лет, рожища вот какая, белый с коричневым и с необычайно отвратительными глазами. Даниэль сам говорил про него, что он совсем бешеный и шутки с ним плохи.

Нет, благодарение Богу, фрекен на него не натыкалась. Она вздрогнула.

— Раз это животное является опасным для пансионеров здешней санатории, то Даниэль должен расстаться с ним, — говорит адвокат.

— Он хочет додержать быка до осени и затем продать его на убой, — поясняет господин Флеминг.

— Я пошлю туда нашего сыровара купить его теперь же, — решает адвокат. — Никто из гостей не должен ходить здесь в страхе перед этим животным. Это было бы лишено всякого здравого смысла.

Не без того было, чтобы и адвокат не почувствовал себя в данную минуту своего рода меценатом, благодетелем по отношению ко всей санатории, и когда фрекен Эллингсен в двух словах благодарит его, он решает, конечно, что одна признательность стоит другой. Он заявляет поэтому фрекен:

— То, что вы рассказывали — это замечательное происшествие с охотничьим экипажем, — жаль, что вы не описали его.

— Я? Нет.

— Вы должны были записать его. Рассказ этот так интересен и в нем столько жизни. Не правда ли? — спрашивает он господина Флеминга.

— Да.

Господин Флеминг кивает в знак согласия.

Фрекен вновь собирается с духом. Рассказ ведь не совсем удался ей, но теперь она приободрилась! Нет, нет, она не умеет писать, она сама улыбается при этой мысли извиняющейся улыбкой. Она может только сидеть за телеграфным аппаратом и слушать. Ни к чему другому она не способна. То, что она слышала, она обдумывает потом наедине. Это имеет свое значение для нее, служит для нее своего рода духовной пищей.

— Ну, так значит, записываете это?

— Да, возможно, — соглашается фрекен. Конечно, она делала опыты, и у нее лежит несколько рукописей, она не хотела этого отрицать. — Но как вы, господа, узнали об этом?

— Да ведь это было нетрудно угадать. Такая легкость изложения…

Фрекен Эллингсен сидит теперь такая счастливая этим одобрением, изумляясь той прозорливости, с какой ее поняли. Она забывает на время тех двух, болтающих по-французски. Да, ведь она все же заставила их немного прислушаться к ее словам.

Она разражается внезапно самыми убедительными, по ее мнению, доводами, словно дело идет о чем-нибудь очень серьезном.

— Нет, что действительно интересно на телеграфе, так это не мелкие, жалкие преступления, случаи, когда один надувает другого на какой-нибудь партии леса, — это все только фокусы и деловые уловки. Но порой на аппарате начинает выстукиваться совсем иное: срочная телеграмма из Англии: герцогиня такая-то исчезла, бежала или похищена.

Снова длинный рассказ. Он кончается только, когда фрекен опять споткнулась, она не может развить его дальше.