Последняя глава - [17]

Фрекен д'Эспар видит, конечно, эти потеки пота, который бежал по его вискам, а теперь высох, она поддакивает ему и только торопит идти скорее, чтобы он не простудился.

— О, я наверное поправлюсь, фрекен, я чувствую это, я становлюсь все крепче. Да, правильно, давайте поторопимся. Ведь вы голодны, мы оба проголодались.

Они опаздывают к обеду в санатории, но фрекен д'Эспар вовсе не такая дама, которая не может достать обеда в не положенное время — она помогает сама носить блюда из кухни. Они закусывают и выпивают вина на придачу, в сердце больного человека царит радость, он оживляется, щеки получают окраску, глаза — блеск.

День проходит. В сердце господина Флеминга свила себе прочное гнездо радость, и к вечеру парочка эта подкрепляется еще слегка вином. К вечеру ему кажется, как будто бы не может быть и речи о том, чтобы расстаться, хотя фрекен и выказывает признаки усталости, — нет, потому что он сам бодр и выспался. Предстоит долгая ночь, что ему делать? Они сидят и обсуждают это. Сама процедура раздевания кажется ему непреодолимой — развязать шнурки у сапог, например. Она смеется по поводу этого. Они сидят так долго в курительной комнате, что последние пансионеры покидают их, отправляясь спать. Наконец, они и сами встают и поднимаются по лестнице — у фрекен глаза слипаются.

Он берет ее руку и она произносит:

— Покойной ночи! Доброго сна!

Нет, не в том дело. Он желает остаться с ней и дольше, увести ее в свою собственную комнату.

Этого она не хотела.

Но ведь ночь будет такой долгой для него, такой безотрадной, какой-то бессонной пустыней. И, знаете ли, он велел подать к себе в комнату вина, они могут продолжить беседу за вином.

— Спасибо, но только не сейчас! Нет, спасибо! Нельзя ли ему в таком случае пойти с ней в ее комнату?

Они могли бы посидеть там. А то ведь ночь такой длинной будет!

— Нет, — покойной ночи, — говорит она. — И вам тоже спать следует. Но, впрочем, я могу проводить вас и снять с вас сапоги.

— О, тысяча благодарностей! Вы слишком любезны. Войдя в комнату, они из предосторожности говорят оба шепотом, но она не позволяет ему закрыть дверь на ключ.

— Это ведь только для того, чтобы служанкам не давать повода заглянуть в комнату, — объясняет он.

— Да, но ведь я сейчас же уйду. Ну, садитесь же! Она развязывает шнурки его сапог и на мгновение замирает в изумлении — в чем, может быть, и заключался его умысел: этот важный барин носил шелковые носки и, насколько она понимала, очень дорогие шелковые носки. Чтобы дать себе время справиться со своим изумлением, она говорит равнодушным тоном:

— Вы носите слишком тонкие носки для здешних гор.

— Вы думаете?

— Да. Здесь нужно носить шерсть. Ну, вот, остальное вы можете сами сделать.

Она поднимается, идет к дверям и исчезает.

ГЛАВА IV

По прибытии в санаторию, адвокату Робертсену приходится многое регулировать в ходе дел. Здесь нужно подбодрить, там дать совет. Его терпению и благодушию находится здесь применение. Он был так любезен, что лишь изредка применял свою власть.

Первою, о ком он осведомился, была миледи. Да, спасибо, она чувствовала себя хорошо. Это была важная, недоступно державшаяся дама, читавшая английские журналы, купавшаяся, совершавшая небольшие прогулки со своей переводчицей, девушкой-норвежкой, встававшая с постели в полдень и обедавшая отдельно в восемь часов вечера.

По-видимому, она чувствовала себя здесь отлично. О, у миледи было, конечно, также кое-что на душе. Больна она не была, но ее служанка рассказывала, что по временам она плакала и приходила в мрачное настроение. Так что, верно, и миледи в чем-нибудь не повезло.

— Счет-то ее порядочно-таки вырос, — сказала заведующая.

— Так? Великолепно! — ответил адвокат Робертсен. — Чем больше, тем лучше.

С этим делом он покончил, можно сказать, мимоходом. Другие оказывались гораздо более запутанными. Доктор рассказывал ему о Самоубийце. Но этого чертова Самоубийцу напала опять меланхолия: зачем ему вставать с постели, зачем одеваться, зачем есть, говорить, передвигать ноги? Ведь рано или поздно ему предстоит умереть. В другое время он обычно бывал в прекрасном расположении духа и даже мог катать шары в кегельбане. Человек он был аккуратный и счета свои оплачивал.

— Да, в таком случае я не вижу, что еще мы можем сделать для него — говорит адвокат.

Доктор отвечает, что, конечно, ничего они сделать не могут. С другой стороны ведь он порою опять начинает носиться со своими дурацкими идеями и высказывать намерение покончить с собой. Никогда нельзя быть уверенным.

— Покончит ли он с собой здесь или в другом месте — выходит в общем одно и то же. Таково мое мнение. Но он может повредить санатории.

— Вот именно, — отвечает доктор. — Если он сделает это всерьез, то это смутит гостей, и наша санатория потеряет репутацию.

— Сами-то вы верите в то, что он повесится?

— Не в то, быть может, что он именно повесится. Это сомнительно. Есть ведь другие возможности. Сам он носится с идеей изобрести какой-то необыкновенно утонченный способ смерти.

— Как это?

— А, все это одна болтовня. Самоубийство кажется ему стоящим ниже убийства. Поэтому нужно, мол, изобрести свой особый способ самоубийства.