Последняя богиня - [33]

Все мужчины знают более или менее эти уставы и обыкновенно не осмеливаются слишком явно нарушать их. Все женщины, которые во всеуслышание хвастаются, что ненавидят всякие насилия и жестокости, никогда не желали даже допустить такого цинизма – облечения в форму закона какого-нибудь из этих ужасов. Поэтому мы вносим иногда самые худшие дикости в наши битвы, но не стараемся прибавить к ним ряд предательств и низостей, которые женщины никогда не упускают случая проявить в своих битвах. Замечали ли вы, что преступник-рецидивист, нападающий с ножом на сутенера, не приканчивает своего врага по окончании боя, тогда как женщина, какого бы то ни было общественного положения, какого бы то ни было происхождения, как только схватит свою неприятельницу за волосы, старается прежде всего повалить ее, обезоружить, держать ее наконец под собою, побежденную, лишенную возможности двигаться, чтобы тогда искалечить ее, растерзать, помучить вволю, без усилий и без всякого риска!

Раз обе эти истины допущены, никто не удивится, что расправа госпожи д'Офертуар и Фламэй друг с дружкой кулаками, ногами, коленями и зубами, последовавшая после первого жеста, о котором я только что сообщил, происходила сначала без особого вреда для лица той или другой противницы. Но никто также не удивится, что едва госпожа Фламэй очутилась на полу, куда ее сбила коварная подножка госпожи д'Офертуар, и едва госпожа д'Офертуар налетела на госпожу Фламэй, словно орел на свою добычу, госпожа Фламэй попросту подверглась пытке. И только с великим трудом доктора, студенты, сиделки, словом весь госпиталь в аллее Наполеона и некоторая часть прохожих, прибежавших с улицы на завывания жертвы, могли оторвать победительницу от трепещущего тела побежденной и отделить друг от друга этих бывших сердечных приятельниц.

Две женщины, говорила мне одна женщина, дерутся как следует только при условии, что они сначала любили друг друга совсем не так, как следует. Обеих сиделок-амазонок, одну совсем избитую, другую невредимую и свежую, как роза, заперли отдельно в двух по возможности отдаленных комнатах.

Но Господь, создатель всего сущего, дополнил в нашем двадцатом столетии свое творчество всех предшествовавших веков последним откровением, данным только химикам, парфюмерам, парикмахерам, массажисткам, маникюршам и другим мастерам и мастерицам красоты. От этого откровения родились бесчисленные пасты, пудры, кремы, бриллиантины, эликсиры, белила, румяна, эссенции, квинтэссенции и тысячи, тысячи других столь же чудесных веществ, названия которых мне неизвестны, но которыми я любуюсь каждый день и везде, в пышных витринах, где они стоят блестящими рядами коробочек и баночек. Таким образом, госпожа Фламэй, хотя госпожа д'Офертуар в четыре часа пополудни нанесла более непоправимый вред ее отчасти естественному, отчасти заимствованному блеску, нежели это могли сделать целые десять лет, все-таки была в состоянии в пять часов выйти из своей кельи такой же нарядной, какою вышла из своей за полчаса до того госпожа д'Офертуар, вероятно затем, чтобы встретиться в городе с лейтенантом Ги Гелиосом, доставшимся ей с бою.

2. Друг, вывалившийся из автомобиля

Итак, случилось мне, Фольгоэту, вернувшись в Париж в середине ноября 1914 года, за какие-нибудь десять или двенадцать дней до дуэли Фламэй – д'Офертуар, как я сказал, в сумерки, отдать приказание шоферу везти меня в Отейль, в аллею Катлейяс. И случилось также, что прежде, чем я туда прибыл, я переменил намерение и повернул обратно. Это потому, что случай захотел, чтобы я был остановлен в пути.

Я был остановлен довольно сильным толчком: мой автомобиль прямо наткнулся на другой автомобиль, и тут не обошлось без повреждения. Мой шофер, молодой, отважный, но наглый, полным ходом спускался по улице Булэнвиллье, когда на углу Виноградной улицы с ним столкнулся другой автомобиль, шедший ему наперерез.

Впрочем, большой беды не случилось: разбилось несколько стекол, разлетелся на куски фонарь, согнулось колесо, и ничего больше. Однако сидевший в другом автомобиле человек, слишком внимательный и осторожный, имел несчастье за пять секунд увидеть, что столкновение неминуемо. Он успел отворить дверцу и выскочить. Но выскочил плохо и покатился по шоссе.

Я, по своему обыкновению рассеянный, ничего не видел и не шевельнулся. Поэтому я не упал, у меня не было ни одной царапины, и именно я поднял лежавшего на земле человека. Нет справедливости на свете.

И вот, поднимая этого человека, я с изумлением узнал старого друга, которого я таким образом вновь обрел через десять лет разлуки: морского доктора, подавшего в отставку вследствие дисциплинарного дела, в котором он играл столь изящную роль, что высшее начальство не могло ее оценить по достоинству. Впрочем, мой друг легко утешился, во-первых он составил себе практику и таким образом как нельзя лучше устроился, затем напечатал несколько этюдов по экспериментальной биологии, которые я, профан, настолько понял при первом чтении, что мог оценить их логичность, оригинальность, математический дух и тонкое остроумие. С тех пор я поэтому заключил, что мой друг был в некотором роде великим человеком. Мне пришлось впоследствии, пятого декабря 1914 года, говоря точно… мне пришлось удостовериться, что он был еще значительнее и лучше, что он был сердечным человеком…