Последняя акция Лоренца - [72]

— Я решила поехать к Ричардсону в Америку. Я знала, что он учился в Колумбийском университете, у меня был и его домашний адрес — одна из Западных улиц за Центральным парком в Нью-Йорке. Я скопила немного денег и, положившись на бога и судьбу, сказала маме и Дальбергам, что еду в Гельсингфорс за покупками, а сама уехала в Або, по-фински — Турку. Два дня я бродила по порту, расспрашивала, куда какое судно идет. Но случилось так, что не я нашла судно, а оно меня.

Нурдгрен закурила новую сигарету. Какую-то секунду она, видно, колебалась, но все же продолжила свой рассказ.

— Я приглянулась капитану американского грузового парохода. Он сам оформил мне документы для временного въезда в США якобы для ухода за его детьми и практики в языке. Я поверила ему и была ему благодарна... Позвольте мне не касаться того, что произошло на судне... И глоток воды, пожалуйста...

— Да-да, конечно. Анатолий Дмитриевич, попросите для нас всех чаю покрепче.

— В Нью-Йорке капитан дал мне двести долларов и пожелал успеха. Эти деньги жгли мне руки. Мои первые в жизни грязные деньги. Можно так сказать по-русски: грязные деньги?

— Можно, — тихо ответил Ермолин.

— Оказалось, что по адресу, который мне дал Тони, он не живет. Это был ужасный удар. Но я тогда еще многого не понимала, подумала, может быть, я неправильно записала адрес? Спутала Западные улицы с Восточными? Или ошиблась номером? Тогда я поехала в Колумбийский университет. Это целый город, он занимает несколько улиц от Бродвея в сторону реки Гудзон.

Мне удалось остановиться в комнате для приезжих в огромном международном студенческом доме. Я пошла наводить справки. Когда узнали, что я русская и прибыла из Финляндии, меня отвели к какому-то человеку, должно быть профессору, — у него была очень профессорская внешность. Он заговорил со мной на чистом русском языке, выяснил, кто я и что я, зачем, собственно, приехала в Соединенные Штаты. Потом сообщил мне, что студента Энтони Ричардсона знает хорошо, и при мне стал звонить по телефону на нужную кафедру. Ему ответили, что Ричардсон находится на практике в Европе. Меня даже бросило в жар, мы с Тони разминулись!

Профессор принял во мне самое живое участие, и через несколько дней я возвращалась домой в каюте второго класса океанского лайнера. В кают-компании со мной познакомился мужчина, как у нас говорят, «с обаянием седых висков». Он очень обрадовался, узнав, что я из Финляндии, и не отходил от меня. Оказалось, что у него в Гельсингфорсе свое предприятие. Держался он очень тактично. Вообще он был умный и интересный человек. Мы быстро стали друзьями. В Гельсингфорсе господин Хейнонен дал мне свою визитную карточку и просил в случае необходимости обратиться к нему за любой помощью... Вам не надоел мой рассказ? — внезапно спросила Нурдгрен, гася сигарету.

— Нисколько, — ответил Ермолин. — Видимо, вы не случайно заговорили об этом знакомстве?

— Вы правы. Конечно, я бы забыла о Хейнонене через два дня, но разве могла я, дурочка, знать, что начнется война? Домой я вернулась как побитая. Мама плакала, Елизавета Аркадьевна только и следила, чтобы я не повлияла дурно на ее сына.

Потом началась «зимняя война». Я вас ненавидела тогда. Красная Армия согнала всех нас: и финнов, и шведов, и русских — с насиженных мест. России, видите ли, потребовался Карельский перешеек! Теперь, когда я поездила по этим местам с туристами, мне стало понятно, какое для вас это было опасное соседство с бывшей союзницей Гитлера.

Мой хозяин Свен Аугустович Дальберг скоропостижно умер. Мы к этому времени эвакуировались в Гельсингфорс, теперь принято говорить Хельсинки. У нас с мамой ничего не было. Мадам Дальберг вывезла в столицу все, что могла, не говоря о драгоценностях и картинах. Нам с мамой, как переселенцам, дали квартиру на окраине Хельсинки, на самом деле это была крохотная комнатка для прислуги. Маму эти события окончательно подкосили, и она умерла от сердечного приступа.

Квартира принадлежала семье Нурдгренов. Старый Нурдгрен владел маленькой столярной мастерской. Он был добрый человек и замечательный мастер. Старик почем зря, не стесняясь нас, ругал правительство за то, что оно пошло против России. Он знал русских, потому что в свое время отделал в Петербурге не один особняк. Жена во всем поддерживала мужа. У них был сын Аксель, настоящий красавец-викинг. Он влюбился в меня. Дядюшка Ивар и тетушка Ирма уговорили меня выйти за него замуж. Что оставалось мне, одинокой и чужой в этом городе? Мы поженились.

Аксель работал вместе с отцом и тоже был неплохим мастером. Я не любила его, но и не испытывала к нему отвращения. Ему же было достаточно, что он любил меня.

Времена не стали спокойнее. Жить становилось все труднее. Я знала, что мадам Дальберг открыла на Маннергейминтие, главной улице Хельсинки, небольшой, но очень дорогой салон дамского платья. В такое время я не могла бездельничать. Елизавета Аркадьевна охотно взяла меня к себе подсобницей. Я отвозила готовые заказы нашим клиенткам, убирала мастерскую. Потом мне доверили и шитье.

Так и шла бы моя жизнь, если бы не война Финляндии на стороне Гитлера против вас...