Последний защитник Брестской крепости - [8]

— Вот дурной! — возмутилась Катерина. — И куда ты попрешься? К своим солдатам? Казарменная ты душа!

— Завтра увидимся, — сказал он дочери, показывая тем самым, что разговор окончен. Затем поцеловал ее в щеку и немного смущенно добавил: — Люблю тебя.

— Я тебя тоже, папка.

Казарма располагалась на Западном острове, и прогулка по ночной прохладе пришлась старшине как нельзя кстати. Он словно нырнул в освежающую ледяную воду после долгого сидения на испепеляющей жаре. По дороге встретился патруль. Узнав его, солдаты отдали честь и прошли мимо.

Отдельной комнаты Кожевникову не полагалось, хотя при определенном старании, указав на свои заслуги и побряцав орденами, он вполне мог ее себе выбить. Но старшина привык находиться среди солдат, да и не хотел вешать на себя заботу обустройства своего быта. Кровать, тумбочка, где помещался весь его нехитрый скарб, да шинель в каптерке — вот и все, что было ему необходимо.

Дневальный поприветствовал Кожевникова, встав по стойке смирно, но он устало махнул солдату рукой. В казарме было тихо, пахло портянками и сапожной ваксой. Старшина разделся, аккуратно сложил форму на табуретку и улегся на койку. Тихонько скрипнули пружины. Кожевников растянулся на прохладной простыне, заложив руки за голову. Солдаты мирно спали. Из разных углов раздавался храп. Особенно явно на общем фоне выделялись раскатистые трели, выводимые рядовым Сагитдуллиным.

Кожевников всегда спал чутко. И на этот раз только его разбудил слабый далекий гул. Он нарастал смутной тенью, выплывал отголоском сна, становясь все более явственным и реальным.

Старшина открыл глаза и прислушался. Теперь звук был отчетливым. Старшина взглянул на часы с фосфоресцирующими стрелками — три утра. Он поднялся с кровати, взял с тумбочки пачку папирос, выудил одну, потом натянул галифе, сунул ноги в остывшие за ночь сапоги и направился к умывальникам.

Дневальный дремал стоя, прижавшись спиной к стенду с фотографиями отличников боевой и политической подготовки.

— Эй, солдат! — тихонько позвал его Кожевников.

Паренек, рядовой, «первогодок», совсем еще мальчишка со смешной фамилией Мамочкин, резко дернулся, широко раскрыл глаза и оторопело посмотрел на старшину.

— Я не сплю, товарищ старшина, — хриплым со сна голосом произнес он.

— Вижу, — усмехнулся Кожевников. — Ты ничего не слышишь?

Дневальный прислушался, склонив набок голову и выставив кверху ухо.

— Шумить штой-то.

— «Шумить», — передразнил его Кожевников и пошел, гулко стуча каблуками по дощатому полу.

Закрыв за собой дверь и миновав ряд умывальников, он приник к стеклу большого окна, долго и напряженно всматривался в черное небо, но ничего не увидел. Закурил папиросу. Огонек ее красной звездочкой отразился в темном стекле. Создавалось ощущение, будто что-то огромное, но неосязаемое движется с западной стороны.

— Ни черта не видно! — тихо выругался старшина, поежившись. Ощущение тревоги вновь обволокло его сердце клубком дурных предчувствий.

«Может, учения какие? — подумал Кожевников. — Хотя нас предупредили бы, граница все-таки».

Лампочка под потолком вдруг замигала и погасла. Старшина на ощупь подошел к выключателю, повернул его. Никакого эффекта, свет не включался.

Кожевников приоткрыл дверь в коридор — темно. Дневальный, чертыхаясь, возился с фонариком, который в его неумелых руках то загорался, то гас.

— Что же это такое?! — Кожевников снова кинулся к окну, с треском рванул раму.

В помещение ворвался свежий утренний воздух. Старшина высунулся из окна по пояс. Сотни едва различимых темных пятнышек заполонили предрассветное небо. Самолеты летели на большой высоте, сверкая бортовыми огнями. И летели они с немецкой стороны в глубь территории Советского Союза.

Глава 2

Рядовой Матиас Хорн напряженно вглядывался в даль — туда, где небо на востоке начинало постепенно сереть и медленно проявлялась тонкая светлая полоса. Тьма отползала, сдавая свои позиции начинающемуся дню. Тревожная бессонная ночь заканчивалась, уступая натиску встающего солнца. То, что впереди ожидало Матиаса и тысячи других германских солдат, было сокрыто густым ватным туманом, стелющимся над Бугом и окутывающим низины.

Хорн лежал на траве, водрузив подбородок на сцепленные пальцы. Все вокруг покрылось росой, и мундир вбирал в себя влагу, становился тяжелым. Казалось, кто-то прикасается к спине большими ледяными ладонями. Матиас поежился. Тело зудело, нестерпимо хотелось чесаться. Рука механически потянулась в нагрудный карман за сигаретами, но Матиас отдернул ее. Курить строго запрещено.

Ощущение величия момента и одновременно тревожности витало в воздухе. Казалось, это состояние солдат и офицеров вот-вот материализуется, и можно будет потрогать его руками. Даже лошади вели себя нервозно — всхрапывали, покачивая головами, топтались на месте. Возницы поглаживали их, пытаясь успокоить.

В душе Матиас испытывал смятение. Он очень ясно сознавал, что спустя несколько минут его жизнь навсегда изменится. Это чувство возникало из глубин подсознания и разливалось по всему телу горячей обжигающей волной. До сего момента победоносная Германия легко шла по Европе и, неся незначительные потери, занимала огромные территории. Наконец дошла очередь и до обширных просторов Советского Союза, заселенных толпами разного рода варваров.