Последний враг - [3]

Суть ее касалась широко известной в Утуране и менее известной в Коронате, поэме жреца Темер Херихора из Ура «Повесть об Искупающем Свою Вину». Незамысловатый сюжет поэмы: путешествие некоего Искупающего по всему миру, включая Страну Смерти, в поисках оружия против черного мага; подобно утуранскому пестрому тору, имел множество белых пятен… Даже имя героя было неизвестно… В поэме он просто Искупающий.

В подлинности событий, записанных Темер Херихором, сомнений ни у кого не возникало: до сих пор в Уре сохранились строения, разрушенные гигантской волной, пришедшей с моря.

Аналогичную же балладу, с небольшими вариациями, воспроизводили аэтоны Короната. И Ксант, пройдя все места, где, по его предположению, могли сохраниться сведения об этом Искупающем, нашел еще две сходно начинающиеся версии, в которых героя зовут Аму-сан, на тианский манер. Он погибает в стране фэйров, так и не победив мага. Но некто Аму Утуроме все же побывал и в Рунской библиотеке именно во время владычества колдуна над Утураном. И, по мнению Ксанта, если Аму-сан и Аму Утуроме — один человек, то его реальный путь не закончился в горах Фэйр. Вероятнее всего, он и был тем Искупающим, победившим мага. Ксант нашел еще несколько косвенных подтверждений этому…

Утуранские жрецы довольно равнодушно отнеслись к его изысканиям. Имя национального героя, как и следовало ожидать, для них ничего не значило. Но в Руне по достоинству оценили труд ученого, и он приобрел определенную известность, волна которой докатилась и до книжников Кора.

«Мир от называния имен становится более цельным, — подумал Никит. — Ксант, возможно, сделал для Бога больше, чем Эант и Рут вместе взятые. Хотя… Каждый делает свое, и одному Всеприсущему известно, какие дела ему наиболее угодны». Впрочем, самого Никита часто завораживали тонкие нити цитат и совпадений, связывающие одну книгу с другой, и сам он, подобно Ксанту, многие иры ползал по этой чудесной паутине, считая всякую книгу частью Великой Божественной Первокниги.

«Если бы мне еще и хорошую память, может, тогда бы я смог увидеть…» То, о чем он думал, было невыразимо. Иногда, словно сквозь пелену тумана, он видел образ величественный и бесконечно глубокий, подобный ночному небу. Подобный, но совершенно иной.

По одной из лестниц Никит спустился во внутренний дворик храма, а оттуда вышел на площадку перед воротами, покрытую редкой порослью крепких, приземистых кедров. В незапамятные времена эта площадка была расчищена от камней и посыпана красным, под цвет стен храма, песком.

Летом, когда дни становились длинными, Никит каждый вечер спускался к реке и, расслабившись, сидел на берегу перед белесой в полутьме водой. Сидел до тех пор, пока последний луч Таира не покидал снежную шапку горы, возвышающейся над монастырем. Там его душа очищалась от суетных дневных забот, и необыкновенная легкость охватывала его, словно возвращались назад прожитые иры. Там, наедине, слившись с окружающим миром, он чувствовал дыхание Бога или Богов, там не было разницы, и теологические споры за чашкой ти, неутихавшие на скамье в кедросовой роще возле храма, оттуда казались восхитительными, но совершенно бессмысленными.

Никит направился к ажурным, выкованным из узких медных полос, воротам в стене, за которыми можно было предположить дорогу, а на самом деле начиналась тропинка, перескакивающая с камня на камень и затем бегущая вниз наперегонки с рекой.

Неожиданно он увидел несколько теней, легкой рябью промелькнувших по песчаной глади перед воротами. Никит пригляделся…

Хриссы. Стайка маленьких зверьков нырнула под решетку и скрылась в камнях.

«Странно. Никогда здесь не видел хрисс. Они всегда так осторожны… Сотрясение земель…» — эта жуткая мысль, таящаяся где-то в глубинах мозга Никита, наконец в словесной форме вынырнула на поверхность. В голове библиотекаря всплыла цитата из труда некоего Леона Лисского: «…Человеческая природа отлична от животной. Мы больше слышим шум собственных страстей, а простые твари: миуры, урры, таги и тогги, хиссы, и даже миссы и хриссы предчувствуют и приход воды, и сотрясение тверди, и прочие грядущие беды. Видел я сам, как за несколько хор до сотрясения в Икнесе и таги, и урры были весьма встревожены, а некоторые выли не своими голосами.

Многие моряки наблюдали, что корабль, которому грозит разрушение, первыми покидают хриссы, да и во время мора хриссы покидают города, предчувствуя кару Богов».

«Кара? Почему?.. Почему я об этом думаю? Что, собственно, произошло? Ничего! Три хриссы перебежали дворик. Тем более что сумерки — время водопоя для тварей… Надо спросить у Эанта, почему в монастыре нет животных… Какой-нибудь хиссун или миура не отнимут у монахов любви к Великому Хрону».

На этот раз, присев на камни перед белым полотном воды и оперев голову на узловатую палку, вырезанную из древесины кедроса, Никит почувствовал, что не может расслабиться и доверить мысли воле реки. Беспокойство не оставляло. «Может, я сродни хриссам и предчувствую грядущее несчастье…» Никит закрыл глаза, но вереница тяжелых мыслей по-прежнему кружила в его голове. Он представил черный водоворот, обрамленный пеной. Этот водоворот, то сжимая, то снова расширяя, раскручивал круглое отверстие в центре, словно пытался что-то сказать, и шум реки был его голосом.