Фред совершенно опешил, в первый момент он даже не мог вымолвить ни слова. Потом, опомнившись, орал на весь дом, что «убьёт этого проклятого Уолтера», что «разнесёт его дом на куски», что он из них «дурь-то повышибет» и прочее, прочее… Но Джон уже не слушал. Он надел наушники и погрузился совсем в другой мир, в этот момент он предельно ясно осознал, что потерял родителей навсегда, а самые близкие для него люди — Уолтер с Анной.
Неземные звуки снова влились в него и заключили в свои таинственные, манящие объятия. Джон бродил по волшебным, чарующим мирам, где сказка становится былью, невозможное — возможным, и где нет места земным горестям и радостям. Вне времени и пространства степенно плыл он среди незнакомых созвездий, вдоль лазурных берегов и неприступных гор, над зеленеющими полями и дремучими, непроходимыми лесами. Черепная коробка его будто расширилась, стены тюрьмы его разума отступили, он узрел чистый, не сравнимый ни с чем лучик единого Знания. На короткий миг луч этот озарил всё живое во вселенной, всю жизнь земную, и Джону было дано увидеть тлен всего сущего и ничтожность человеческой жизни со всеми людскими проблемами, счастьями, радостями, горестями и прочими не существующими на самом деле вещами. В этот миг он был ослеплён божественной красотой, по сравнению с которой меркнет всё земное.
И первой мыслью Джона, когда музыка закончилась, было осознание того, как же ужасно живут люди, насколько они жалки и смешны в своих суждениях о так называемой культуре, вере, ценностях. В момент озарения к нему пришла картина огромного копошащегося муравейника, где каждый занят своим делом, работая на благо так называемого общества, — но никто не может поднять голову и увидеть солнце — муравьи слишком пренебрежительно малы для этого. «Но я дотянусь, я увижу! Я создам великие произведения, немеркнущие пред концом мира, они поднимут род людей до небес. И тогда все смогут видеть этот Свет…» Джон наполнился вдруг сладостными мечтами об улучшении мира, ему грезилось, как он строит домики для бездомных собак, как он отдаёт свои последние крохи неимущим. По лицу его текли слёзы, ему казалось, что его жертвенность может спасти мир, — и непременно спасёт, если только он этого сильно возжелает. В порыве Джон схватил карандаш и приложив листок к окну, быстро, почти не думая, набросал в темноте:
Задетый За Живое
Я буду жизнь вкушать
Я буду всё от жизни брать
А вы сидите дальше
В своих картонных коробчонках —
Жевать концентраты
Смотреть телевизор
Не отберёте вы жизнь
Она моя, одна
Я буду жить и наслаждаться
Нас мало, но душой сильны мы
Числом не взять нас
Внутри ведь всё наше богатство
Живёте ради существованья
Продление рода, честь семьи
Но всё равно вам не понять нас
Не услыхать наш животворный глас
И никогда вы не поймёте
Ни листьев предрассветный шум
Ни пенья птиц
Мне жаль вас, люди…
Ведь что для вас осенний лепесток
Парящий нежно по ветру?!
Что ласточка, так ратующая воле?
Манящий клик весных лугов?
И соловьина трель, щемящая родное?
Довольно, написал я стих
И плох, и жалок, и смешон… возможно
Не нужен никому, но мне
И я горжусь стихом, он мой единственный
Запечатлеть посмел прекрасное мгновенье
Коль скоро снизошло мне вдохновенье
Быть может бездарь я
Бунтарь, никчёмыш, пустослов
Но счастлив тем
Что вырвался мой крик остервенелый
Вот вырвался назло вам всем —
Благоразумным, людям дела
Живёт ещё надежда в теле бренном
Зажечь огонь в сердцах окаменелых
Я возвращаюсь в детство
К мечтам и первым воспареньям
Так сладостно лелеявшим мой ум
И снова буду я летать до солнца
И дёргать звезды наобум
Джон лёг в постель, но долго ещё лежал без сна, его немного трясло всем телом, мысли путались. Прошло наверное часа два, прежде чем он усталый, измученный, но блаженный, погрузился в объятия Морфея.
Прошло три месяца с тех пор как Джон пошёл в колледж и познакомился с Уолтером и Анной. Было начало декабря, стояла мягкая, не ветряная погода, и Джон часто выбирался в лес или парк полюбоваться заснеженными деревьями и полянами. Так он любил набираться вдохновения для своих произведений. За это время он прослушал уже много музыки, которую периодически предлагал ему Уолтер. Больше всего его зацепили Битлз и Пинк Флойд. Под влиянием именно этой музыки стало формироваться новое мировоззрение Джона.
Уолтер постепенно учил Джона игре на гитаре — сначала простейшим аккордам, потом перебору — арпеджио. Никаких нот они не признавали. Джон вообще был далек от классической музыки и времён её создания. В голове его вертелись идеи и лозунги 60-х, эпоха цветов жила в его сердце. Пышным цветком расцветало в нём желание изменить мир, ибо прикоснувшись к красоте мира, Джон уже успел немного познать и души людей и житие их. И видел он, что люди чураются, сторонятся этой красоты, что живут и умирают они по каким-то своим нелепым законам, далёким от путей красоты и истины… Джон уже знал, что делают с теми, кто выбивается за рамки правил, кто живёт так, как не принято в обществе. Да, всё это смахивало на детский лепет, — то, как отбирали его телескоп и потом били его ремнём, но тогда ему это детским совсем не казалось. Вмешались в его мир, попрали его свободу! Приказали делать так, как принято, как нужно, как делали от веку!..
