Последний в семье - [29]

— Почему ты не идешь спать?

— Где мне спать? — пожал плечами Борех, словно был виноват в сложившейся ситуации.

Сорка не ответила и отвернулась к стене.

— Сорка… Ты спишь? Сорка… — Он легонько дотронулся до нее. — Почему ты гонишь меня?

Сорка не ответила.

— Скажи, если хочешь, я уйду! Я знаю, ты ненавидишь меня! Если ты любишь другого, зачем ты вышла замуж за меня? Никто тебя не заставлял!

— Я никого не люблю, — не оборачиваясь, тихо ответила Сорка.

— Тогда почему ты злишься на меня?

— Кто злится?

— Ты!

— Я тебя прошу, оставь меня в покое, я устала! Лучше иди спать! Завтра поговорим!

— Мне негде спать, — развел руками Борех.

Сорка опять промолчала.

Борех терпеливо ждал Соркиного ответа, потом устал, принялся переминаться с ноги на ногу, вздыхал, давая знать, что все еще стоит рядом с кроватью, и протягивал руки к Сорке.

Сорка немного приподнялась, окинула его равнодушным взглядом, словно говоря: «Что ты стоишь над душой?», натянула простыню на голову и отвернулась.

У Бореха защемило сердце. Чуть не плача от обиды, он ощутил, как в комнате стало тесно, и захотел поскорее выбраться отсюда. Он подкрался на цыпочках к двери, замирая при каждом шорохе, словно вор, и, задержав дыхание, прислушался, спят ли домашние. Было тихо. Из дальней комнаты доносился тяжелый храп. Борех дернул за ручку и сообразил, что дверь в комнату жениха и невесты запирают на ключ. Ему показалось, что настал конец света, его жизнь больше ничего не стоит, и больше всего он боялся матери: как теперь показаться ей на глаза, когда завтра утром она войдет в комнату? Борех снова уселся на сундук, не зная, почему все эти неприятности происходят именно с ним, и полагая, что нет на земле человека несчастнее него.

С лугов подул прохладный ветерок и с шумом пронесся по комнате, подхватывая опавшие лепестки роз. Казалось, это птицы хлопают крыльями.

Борех прислонил голову к стене, прислушался к вечному «тюрк-тюрк» неугомонных сверчков, похожему на капающую воду, к хриплому кваканью лягушек, предвещавшему конец лета, и ужаснулся, что придется так просидеть всю ночь. Он вынул золотые часы, долго глядел на них, быстро устал и вспомнил, как сидел всю ночь у тела умершего дяди. Когда Борех приехал к дяде, тот еще был жив. Он держал в руке карманный Псалтырь, смотрел в него сквозь очки в медной оправе, лежавшие на кончике носа, и едва бормотал. Борех взял со стола книгу и вдруг услышал, как больной зовет его:

— Борех, Борех, скажи Лее, чтобы дала мне кусочек фаршированной рыбы… что-то мне так душно…

Борех вскочил, увидел, что больной смотрит на него правым глазом и еле сдерживает слезы. Его левый глаз уставился в стену и, казалось, улыбался. Борех испуганно спросил:

— Что вам нужно, дядя?

— Ничего, ничего… — Взгляд его переместился на кончик носа, который удлинялся и бледнел.

Борех снова взялся за книгу, но не мог усидеть на месте. Ему не нравилось, что больному вдруг захотелось фаршированной рыбы, да еще и чтобы ее подала тетя Лея, умершая много лет назад. Борех поднял голову и увидел испуганные глаза, словно кто-то сильно ударил дядю по голове. Глаза становились все безумнее и буравили его, пригвождая к стулу и парализуя. От пущего страха Борех не мог вскрикнуть. Он видел, что идет война не на жизнь, а на смерть, что взгляд больного становится пронзительнее и обжигает, кровь стынет в жилах, еще мгновение — и его сердце выпрыгнет из груди и лопнет. У Бореха больше не было сил выносить взгляд больного и наблюдать за его глазницами. Напряжение спало, растаяло. Он вспомнил о приговоренном к смерти через повешение, которого перед казнью привязали к бревну и положили перед ним буханку хлеба. Он смотрел голодным взглядом на буханку, пока не умер, а хлеб не почернел.

Обливаясь потом, Борех поднялся, не веря, что избавился от взгляда больного, подошел к двери и сдавленным голосом попытался успокоить его:

— Сейчас приведу тетю Лею!

Когда он вернулся вместе с остальными, дядя был уже мертв.

Борех удивился, что именно в ночь свадьбы ему приходят в голову эти воспоминания. Он сгорбился, закрыл глаза, не желая думать о таком, но как назло увидел открытый молитвенник с пожелтевшими от табака и слез страницами. На них лежали очки в медной оправе с помутневшим разбитым стеклом, словно подбитый глаз.

В комнате было холодно. Борех растянулся на сундуке и почувствовал корни собственных волос. В открытое окно дул ветерок, принося затхлый запах погасших фонарей и упадка, подобный запаху смерти. От беспомощности и страха Борех расплакался и ощутил, как понемногу все вокруг теряет вкус. Он лежал с больной кружащейся головой, тупо и жалостливо уставившись перед собой, подобно лошади, запряженной в телегу, которая стоит безропотно и не двигается с места, а ей в морду хлещет дождь.

Жесткий сундук тянул его к себе, Борех прижался к нему еще сильнее и ощутил, как его касаются невидимые нити, гладят руки, лицо, будто он идет между рядами спелых колосьев. В его сонном мозгу вспыхивали картинки свадьбы, ритуальный танец во всех подробностях, словно это произошло не только что, а много лет назад, когда он был еще ребенком, и он не мог точно сказать, было ли это на самом деле или память восстанавливала события по чужим рассказам.