Последний в семье - [12]

Во дворе Сорка остановилась. Лохматая хромая собака вышла из будки, потянулась, хрипло залаяла и принялась вертеться вокруг Сорки. Собака что-то почуяла, внезапно встрепенулась, попыталась погнаться за своим хвостом, но перебитая лапа мешала ей. Она растянулась рядом с будкой и стала наблюдать. Куры уже уселись на насест и дремали. Квочка звала цыплят спать неторопливо, словно хозяйка в летах. Покопавшись лапками и клювом, она нашла зернышко, и стайка птенцов кинулась к матери, вытянув шейки.

Черный коршун с кривым темным клювом, похожим на топор, показался высоко в небе и стал нарезать круги, поглядывая злым глазом на цыплят. Курица раскудахталась, расправила крылья, распушила перья и накрыла птенцов.

Коршун спустился, открыв черный кривой клюв. Покрасневший глаз брызгал огнем. Курица с кудахтаньем бросилась ему навстречу. Полетели перья. Коршун отступил, у курицы из ранки потекла кровь.

Коршун со страшными криками взмыл вверх, вновь ринулся вниз, готовый наброситься на курицу, но быстро повернул крылом, схватил в клюв цыпленка и пропал из виду.

Курица закудахтала и забегала по двору, как безумная.

* * *

Неожиданно, за одну ночь, Сорка выросла из своих платьев, день ото дня она хорошела и взрослела. Руки и ноги, которые раньше были такими длинными и угловатыми, внезапно округлились. За несколько летних месяцев она пропиталась распаренной землей и солнцем и поспела, как сочное утро. Зрелость проступала сквозь ее легкое летнее платьице.

Сорка редко сидела дома и целыми днями бродила по лесу, забираясь далеко в дремучую чащу, куда никто не ходил. Словно волшебнику, вызывающему мановением волшебной палочки, кого ему вздумается, Сорке нужно было только улечься под деревом, закрыть глаза, и юный Потоцкий со светлыми локонами представал перед ней. Она делала с ним все, что хотелось ее девичьему сердцу.

Его почти всегда сменял Кроненберг, которого Сорка освобождала из тюрьмы и уводила в чащу леса, мечтая быть только с ним. Соскучившись от чрезмерного счастья, Сорка отправлялась с Кроненбергом путешествовать по свету. Где бы они ни появлялись, люди становились счастливее, больше не делились на богатых и бедных, переставали закрывать дома и, танцуя, выходили им навстречу, и стар, и млад.

Когда Сорка открывала глаза и вспоминала, что все — лишь мечта, ее это не смущало, словно бы она не верила в фантазии. С полузажмуренными глазами она продолжала грезить и часами болтала с изящным юношей.

* * *

Сорка в белом батистовом платье лежала за деревом. Она убрала со лба растрепанные пряди, обернула два раза волосы длинной нитью кораллов, закрепила ее на манер короны вокруг головы и улыбнулась стройному юноше — Кроненбергу:

— А ты меня любишь? Сильно любишь?

— Конечно, я тебя люблю!

— Неправда. Если бы ты меня любил, то не носил бы шлейф за Цешкой.

— Какая ты упрямая! Не только шлейф я бы за тобой носил, но и следы твоих ног целовал…

— Тогда ложись к моим ногам!

Кроненберг опустился на колени и поцеловал ее ноги.

— Вот так!

— Ты больше не пропадешь? Не оставишь меня одну, а сам пойдешь к крестьянам?

— Я тебя не оставлю!

— Ненавижу крестьян.

— Почему?

— Не знаю… Они бьют своих жен. А правда, Брайна говорит, что тебя били в заключении?

— Правда!

— И ты позволил?

— Они были сильнее.

— И крестьяне, сидевшие с тобой, позволили тебя бить?

— Им ничего не оставалось делать.

— Они могли бы помочь. Видишь, не ходи к ним больше, не рискуй жизнью. Обещаешь, что больше не пойдешь?

— Нет.

— Я тебя не люблю, уходи, я разозлилась!

— Сорка!

— Что?

— Не сердись!

— Обещаешь?

— Да.

— Тогда обними меня!

— Крепче?

— Крепче!

— Мне страшно!

— Не бойся, дорогая, я с тобой!

— Ты видишь русалок?

— Что они делают?

— Шьют мне платье.

— Из чего?

— Из серебряных капель воды, голубых волн, золотистых струй…

Перед Соркой появилась русалка.

— Дорогая, идем скорей! Столы накрыты, гости ждут нас, а дворец пустует без тебя, моя царица, царица Вислы!

— Мне страшно!

— Не бойся, я с тобой!

— Я боюсь запутаться в моих одеждах.

— Так сними их.

— Ты прав.

Сорка встала и расстегнула батистовое платьице. Оно, свернувшись, упало к ногам. Сорка выпрыгнула из одежки, принялась снимать туфли и закапризничала:

— Я стесняюсь.

— Кого?

— Тебя.

— Меня?

— Да.

— Птичка моя!

— Тогда спрячься там за деревом, иначе я не разденусь… Ты подглядываешь! Не смотри… Вот так, слушайся меня!

Сорка, в белой рубашке до колен, перескакивала с одной ноги на другую. Ей было непривычно ходить босиком. Она то и дело хваталась за ногу, хромала, шагала, словно по битому стеклу.

Сорка зашла в воду по щиколотку и, зажмурив черные глаза, наслаждалась прохладной водой и палящим солнцем. Она немного приподняла рубашку, словно боясь ее намочить, и посмотрела в чистую прозрачную Вислу, где светился каждый камушек, каждая травинка тянулась вверх, играя с солнечными бликами. Зеленая лягушка разлеглась на берегу, перестала квакать и грелась на солнце, опустив лапки в воду.

Висла теснилась и шумно скатывалась с холма. Лес, Соркин лес, стоял, словно старый косматый дед, как великан, охранял свою внучку, не спуская с нее глаз. Сорке вдруг стало так хорошо на душе, очень хорошо. Она подставила жаркому солнцу шею, затылок, спину, все тело и даже застонала от радости.