Последний солдат Третьего рейха - [98]
Впереди, на западе, дым поднялся так высоко, что загораживал небо. Горизонт окрасился огнем.
Отступающие войска оставили на наше попечение раненых, но как с ними быть, мы не представляли. Медики, которых и так не хватало, сложили вещи и уехали или собирались уезжать. Раненых бросали прямо на улице. Они вынуждены были сами останавливать кровь, которая текла из их ран. Мы делали все возможное, но чем мы могли им помочь. Подошел толстяк ефрейтор:
— Только что бросили парня с разбитым коленом. Так орал, что я не выдержал. Дайте мне кого-нибудь в помощь.
Пока что наш участок еще не подвергся обстрелу. Прямо перед нами шел бой. Сражения разворачивались также на северо-западе и юго-западе. Русская артиллерия била по району, расположенному севернее. Но когда до нас добрались задыхающиеся солдаты, русские принялись обстреливать наши позиции. Вновь прибывшие бросились врассыпную, ища укрытия.
Крики о помощи и стоны заглушали разрывы. Все, кто мог бежать, скрылись, искали любого убежища: по двум тысячам солдат, сосредоточившимся на площади, прошел огненный вал. Раненые так и остались лежать брошенные на улице, в грязи. Слышались стоны поверженных на землю все новых и новых солдат. Земля содрогалась, как под Белгородом. Грязные руки больных и раненых, смирившихся со смертью, начали скрести землю, и даже на морщинистых лицах ветеранов, уже много повидавших за свою жизнь, виделась паника Совсем рядом, у кучи кирпича, в сгрудившуюся толпу солдат попал снаряд. В ручьях крови смешались плоть, кости и кирпич.
Удача по-прежнему сопутствовала мне. Я и еще три солдата бросились под лестницу в доме, оставшемся без стен и крыши. Подвал был забит сломанными стропилами и осколками шифера. Но каски спасли наши головы. На мгновение грохот прекратился. Мы услыхали стоны раненых, выглянули наружу и замерли от ужаса.
— Храни нас Господь, — крикнул кто-то. — Там реки крови.
— Надо убираться отсюда, — раздался другой, почти безумный крик солдата, который выскочил на улицу.
Мы бросились за ним. В воздухе то и дело слышались крики. Те, кому удалось выжить, направлялись на запад. Там ведь фронт, там прорыв, через который, может быть, удастся уйти. Помогали всем, кто еще мог стоять. Раненые цеплялись за пробегавших мимо. Передо мной два солдата волокли по грязи раненого, наверное, друга, находившегося при смерти. Сколько они еще выдержат? Когда его бросят?
Не знаю, сколько прошло времени. Русские обстреливали нас из пятидесятимиллиметровых орудий. Они вели огонь прицельно, со всех сторон. Мы старались все же не бросать раненых.
В полном беспорядке подошли к железнодорожной колее, на которой валялся искореженный паровоз и несколько русских трупов. Пути вели в какую-то траншею. Мы пробежали по ней, миновав второй разрушенный поезд. Здесь находились наши танки. Их окружали офицеры, солдаты и танкисты. Среди них оказался Весрейдау. Нам дали несколько минут отдыха. Доносившийся с юго-запада грохот стал еще сильнее. Кружилась голова.
Весрейдау с двумя помощниками прошли по рядам:
— Поднимайтесь! Вперед! Надо двигаться! Дивизии удалось совершить прорыв. Если не поторопитесь, окажетесь в ловушке. Так что вставайте, чего ждете! Мы здесь последние.
Солдаты, умиравшие от усталости, поднимались на ноги. Фельдфебели приказали бросить раненых, вынесенных из города.
— Оставьте тех, кто не может идти. Сейчас нам нужны только живые!
Как ни молили нас о помощи раненые, пришлось их бросить, предоставив ужасной участи. Парализованные от страха люди поднимались на ноги и, превозмогая боль, шли рядом. Мне не хватает слов, чтобы описать решимость и героизм наших солдат. Преодолев себя, трусы стали героями. Но многим удалось пройти лишь половину расстояния.
Мы пробились сквозь огневой вал, теряя сотни солдат, двигались почти девять часов, от одного окопа к другому, по дороге Конотоп-Киев, минуя сожженные танки и тысячи трупов.
Возможно, кто-то из тех, кто читает эти строки, помнит официальные сводки. Летом 1943 года объявили, что попавшим в окружение под Конотопом немецким войскам удалось прорвать линию обороны противника. Но никто не сказал, чего это стоило. Впрочем, для нас наступал день избавления.
>Глава 9
У переправы через Днепр
Ветер дул с горизонта. Иногда луч света освещал воду, текущую среди степи. Дождь не прекращался уже два дня. И все же мы надеялись, что он будет лить еще столько же. Если будем по-прежнему делать пятьдесят километров в день, то за пару суток доберемся до Днепра.
В такую отвратительную погоду не летали самолеты. День без «Яков» означал спасение для нескольких сот человек. В этой части России вермахт лишился важнейшего источника своей мощи — подвижности. Люди из группы армий «Центр» тащились со скоростью не более пяти километров в час. Дававшая нам преимущество над огромными, но медлительными советскими формированиями мобильность теперь превратилась в воспоминание. Более того, вооружение Красной армии становилось все более современным. Мы оказывались лицом к лицу с чрезвычайно подвижными моторизованными полками свежих частей. В довершение всего русские, освободившиеся под Конотопом, теперь могли преследовать нас, пока мы медленно отступали. Германская авиация, занятая на юге, отдала нашу часть неба «Якам». Те не преминули воспользоваться представившейся возможностью и нападали на нас, пользуясь своим численным преимуществом. Вот почему, несмотря на тяжелую одежду, пропитавшуюся водой, сношенные сапоги, лихорадку, невозможность выспаться, мы благодарили судьбу за ливень.
В год Полтавской победы России (1709) король Датский Фредерик IV отправил к Петру I в качестве своего посланника морского командора Датской службы Юста Юля. Отважный моряк, умный дипломат, вице-адмирал Юст Юль оставил замечательные дневниковые записи своего пребывания в России. Это — тщательные записки современника, участника событий. Наблюдательность, заинтересованность в деталях жизни русского народа, внимание к подробностям быта, в особенности к ритуалам светским и церковным, техническим, экономическим, отличает записки датчанина.
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.