Последний солдат Третьего рейха - [97]

— Съешь. — Он протянул мне наполовину опустошенную банку. — Попробуй. Почувствуешь себя лучше.

Я в отчаянии смотрел на варенье, смешавшееся с пылью из ранца.

— Что это?

— Ешь. Вкусно. Вот увидишь.

Я повиновался, подцепил двумя пальцами варенье, но не успел проглотить и половину, как ко рту подступила рвота. Меня стошнило, и в нашем укрытии стало еще грязнее.

— Вот черт, — сказал Гальс. — Ты болен серьезнее, чем я думал. Попробуй заснуть.

Трясясь от лихорадки, я погрузился в слякоть и попытался устроиться поудобнее, чтобы заснуть. Сознание вернулось ко мне лишь через несколько часов.

Тем же утром нам прислали подкрепление. Гальс отвел меня в другой окоп. Там стояла кровать. Два солдата уложили меня на нее. Еще двое лежало на досках, переброшенных через камни.

Даже лихорадка не позволяла мне уйти от войны. Я слушал грохот и трясся от озноба, хотя меня как следует укутали. Потом кто-то разбудил меня и заставил проглотить таблетку.

Сколько прошло времени, я не знал. Боролся с лихорадкой как мог, а в это время на подступах к городу сражались русские и немцы. Оттеснив противника к востоку от Конотопа, мы отошли, но нас уже поджидал враг, отрезавший сообщение с тылом. Попытки прорваться на запад закончились неудачей. Мы оказались в кольце, которое сжималось вокруг нас с севера, с запада и юга.

Положение наше стало безнадежным. Офицеры всеми способами пытались скрыть то, что мы окружены.

На следующий день мне приказали встать с постели и перейти в подвал, где было безопаснее. Здесь собралось уже пятьдесят больных и раненых. Я выглядел ужасно. Санитар вставил мне в рот градусник: температура около сорока. Мне сказали, чтобы я сидел в углу и ждал утра, пока мной займутся.

Город подвергался тяжелому обстрелу и с земли и с воздуха. Санитары сбились с ног: без конца прибывали новые раненые. Товарищи вернулись на линию обороны. К полудню санитары напоили меня хинином и заставили уступить место солдату, истекавшему кровью.

В глазах двоилось. Я проковылял по лестнице и вышел из подвала. Меня ослепило солнце. Повсюду тянулись облачка дыма. Легко раненные переговаривались. Они сообщили мне, что мы окружены.

Ужасная новость была страшнее бомбежки. Каждый стал беспокоиться за себя, и офицерам пришлось пойти на самые жестокие меры, чтобы избежать позорного бегства.

Окружение… положение безнадежное… русские под городом… мы в ловушке… Надеялись, что люфтваффе поспешит на помощь… Но вместо нашей авиации мы услышали грохот «Яков» и «Илов». Русские бомбы уничтожали то, что осталось от города.

Никто не знал, что точно происходит. Я вспоминаю перекличку. Фельдфебели собирали всех. Избежать боевого построения можно было только лишившись ноги. Остальные, в том числе и я, должны были воевать. Нас с несколькими перевязанными солдатами отправили в район боевых действий.

На площади, окруженной домами без крыш, собрали новый полк. Среди пяти-шести офицеров я сразу же узнал капитана Весрейдау. Совсем рядом, на северо-западе, раздавался грохот сталинских орудий. Они заглушали наши голоса и вызвали панику, с которой было невозможно справиться. Во рту у меня стояла горечь, а исхудавшее тело едва держалось на ногах.

Говорил Весрейдау. Ему пришлось повысить голос: так сильно грохотали пушки. Наверно, он предпочел бы объяснить все подробнее, но времени не оставалось, к тому же наши три роты могла атаковать русская авиация. Но Весрейдау сказал главное:

— Товарищи! Мы окружены… Вся дивизия… окружена.

Это мы и так знали. Но, услышав новость из уст начальства, пришли в ужас. Уж если офицеры признали положение опасным!.. Послышался вой русских «катюш». Он подтверждал слова Весрейдау.

— У нас остается лишь одна надежда, — продолжал офицер, — сосредоточение войск в одной точке на востоке и быстрый прорыв. Мы выступим силами всех частей. Успех операции зависит от мужества каждого. В бой вступят мощные пехотные полки, находящиеся по другую сторону русского кольца. Знаю: если каждый выполнит свой долг, нам удастся прорвать окружение. В храбрости германских солдат я не сомневаюсь. Весрейдау отдал честь и приказал готовиться. Роты прибыли в пункты, из которых следовало начать решающее наступление. Среди нас было много раненых, которым больше подошла бы теплая постель, чем жаркие бои. Были и больные, вроде меня. Остальные чертовски устали. Именно их и призывал Весрейдау проявить мужество. Храбрые германские солдаты напоминали старых кляч, которых ведут на скотобойню.

Но у нас не было выбора: или атаковать, или погибнуть. О плене в то время и речи быть не могло. Пережив тяжелый удар, мы почувствовали, как сильно связаны друг с другом. Появились последние сигареты и куски шоколада, которые обычно поглощались втайне.

Окружающее наводило на меня тоску. В животе все переворачивалось, я замерз. Поискал знакомое лицо, но вокруг были одни чужаки. Должно быть, моих друзей направили в другой взвод. Для меня они стали братьями, и без них я чувствовал себя потерянным. Я стал мечтать о мягкой постели с шелковым бельем, подражая ветерану: тот тоже любил говорить о подобной роскоши, которой он в общем-то и не знал, ему никогда не сопутствовала удача. Но он умел мечтать. Иногда, растянувшись на жесткой земле, он улыбался, и в улыбке его виделось такое благодушие, что становилось ясно: ветеран отрывался от реальности, его мечта заступала ее место. Я еще не сумел себя так натренировать, и никакие мечты не заглушали грохота молоточков, стучавших в висках.