Последний солдат Третьего рейха - [107]
Боль стала настолько сильной, что я, несмотря на поклажу, согнулся вдвое.
Сидевший рядом бородатый солдат заметил мое состояние и сказал:
— Держись, парень! Скоро приедем.
О том, куда мы едем, он знал не больше, чем я.
— У меня резь в желудке.
— Понимаю, но придется терпеть.
Внезапно я понял, что со мной. Понос! Но не остановится же из-за меня военный конвой. Ничего себе ситуация! Доберемся до места, и что же, сразу бежать в кусты? Пожалуй, пристрелят как дезертира.
Но сдерживаться дольше я был не в состоянии. Пытался думать о другом — все напрасно. Я покрылся потом. Наконец мои внутренности разверзлись.
— Отодвинься, приятель, — просипел я, сморщившись. — Понос у меня. Больше не могу…
Грузовик натужно урчал. Меня, похоже, никто не слышал. Я принялся распихивать окружающих плечами и попытался спустить штаны.
— Что за спешка? — спросил сосед, которого я отпихнул. — Успеешь, когда прибудем на место.
— Но я болен, черт возьми.
Он буркнул что-то себе под нос и отодвинул ногу, хотя пристроить ее еще куда-то было невозможно. Всем было наплевать на то, что происходит со мной. Я отчаянно сражался с шинелью, со штанами, но даже повернуться было невозможно, к тому же я был при полной боевой выкладке. Я понял, что бессилен, и сдался. По ногам потекла жижа. Желудок снова скрутило от боли. Я погрузился в прострацию. Я весь горел. Хроническая дизентерия с тех давних пор преследует меня.
Наша поездка продолжалась еще долго, и у меня случилось еще два приступа диареи. Хотя намного грязнее я не стал, но с радостью обменял бы десять лет жизни за возможность вымыться и броситься в теплую постель. Меня трясло то от холода, то бросало в жар, а живот болел все сильнее.
Прошла целая вечность. Наконец мы прибыли в новый лагерь и я выбрался из грузовика. Началась перекличка. В полуобморочном состоянии я пытался удержаться на ногах, хотя обморок быстрее всего привел бы меня в госпиталь. Каждый из товарищей был занят собой, но мой ужасный вид обратил на себя внимание офицера. Обычный распорядок переклички был прерван.
— Что с тобой? — спросил офицер.
— Я заболел… Я., я… — Я едва ворочал языком. Вместо офицера перед моими глазами стоял лишь размытый силуэт.
— Что болит?
— Живот… У меня лихорадка… Разрешите вымыться, господин…
— Срочно отведите его в госпиталь, — обратился офицер к фельдфебелю.
Тот вышел вперед и взял меня за руку.
Неужели кто-то пытается мне помочь! Просто невероятно!
— У меня понос. Мне надо вымыться, — выдавил я из себя, когда мы пошли.
— В госпитале есть все необходимое.
В очереди перед госпиталем стояло человек тридцать. От боли в кишечнике я тихо стонал. Скоро кишки выбросят очередную порцию. Я вышел из очереди, пытаясь не шататься, и, следуя указателям, направился в уборную. Покончив с делом, не сразу надел штаны. Как ни грязен был, но все же заметил кровь в экскрементах. Я вернулся и еще полчаса простоял в очереди.
Наконец дошло дело и до меня. Я стянул с себя лохмотья.
— Господи, ну и вонь, — воскликнул санитар. Он выглядел так же грозно, как плакат на воротах при лагере: «Вошь — это смерть!»
Я обвел взглядом длинный стол, за которым, словно судьи, сидели врачи. Отпираться бесполезно. Мне оставалось лишь признать свою вину.
— Бактериальная дизентерия, — проворчал один из медиков, потрясенный видом жидких испражнений, струившихся по моим ногам.
— Иди в душ, свинья, — проговорил другой. — Займемся тобой, когда вымоешься.
— Я только этого и хочу.
— Сюда, — указал первый санитар. Он был явно рад, что избавился от меня.
Я накинул шинель на костлявые плечи и пошел в душевые. Там, к счастью, был лишь какой-то один странный парень, который скреб пол.
— Горячая вода есть? — спросил я, не надеясь на чудо.
— Тебе нужна горячая вода? — Он говорил мягким дружелюбным голосом.
— А что, есть?
— Есть. Для стирки на шестнадцатую роту заготовили две цистерны. Сейчас притащу. В душе только холодная.
Несмотря на приступ лихорадки, я понял: еще одна сволочь. Хочет мне услужить в обмен на сигареты или еще что-нибудь.
— Сигарет у меня нет, — сообщил я.
— Не важно. Я не курю, — ответил солдат дружелюбным тоном.
Я замер на месте от удивления:
— Вот оно что! Значит, я могу рассчитывать на горячую воду?
Солдат кивнул.
— Заходи, — пригласил он жестом в душевую кабинку. — Там тебе будет удобнее.
Через две минуты он вернулся с двумя кувшинами кипящей воды.
— Прямо с фронта? — спросил он. Я взглянул на него. Что ему нужно? Глуповатая улыбка не сходила с его лица.
— С фронта. И если хочешь знать, с меня хватит. Заболел я…
— Фронт — это ужасно… Фельдфебель Гульф говорит, — скоро пошлет и меня на передовую, чтобы там я получил пулю.
Под душем я испытал невероятное облегчение. С удивлением взглянул на солдата:
— Таких полно. Им нравится посылать других на смерть. А до этого чем ты занимался?
— Меня призвали три месяца назад. Я работал у герра Фештера. Потом попал в Польшу и записался в «Великую Германию».
«Знакомая история», — подумалось мне.
— А кто такой этот герр Фештер?
— Хозяин. Он, правда, строгий, но хороший человек. Я с детства на него работаю.
— Родители послали тебя работать совсем ребенком?
«Время идет не совсем так, как думаешь» — так начинается повествование шведской писательницы и журналистки, лауреата Августовской премии за лучший нон-фикшн (2011) и премии им. Рышарда Капущинского за лучший литературный репортаж (2013) Элисабет Осбринк. В своей биографии 1947 года, — года, в который началось восстановление послевоенной Европы, колонии получили независимость, а женщины эмансипировались, были также заложены основы холодной войны и взведены мины медленного действия на Ближнем востоке, — Осбринк перемежает цитаты из прессы и опубликованных источников, устные воспоминания и интервью с мастерски выстроенной лирической речью рассказчика, то беспристрастного наблюдателя, то участливого собеседника.
«Родина!.. Пожалуй, самое трудное в минувшей войне выпало на долю твоих матерей». Эти слова Зинаиды Трофимовны Главан в самой полной мере относятся к ней самой, отдавшей обоих своих сыновей за освобождение Родины. Книга рассказывает о детстве и юности Бориса Главана, о делах и гибели молодогвардейцев — так, как они сохранились в памяти матери.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Поразительный по откровенности дневник нидерландского врача-геронтолога, философа и писателя Берта Кейзера, прослеживающий последний этап жизни пациентов дома милосердия, объединяющего клинику, дом престарелых и хоспис. Пронзительный реализм превращает читателя в соучастника всего, что происходит с персонажами книги. Судьбы людей складываются в мозаику ярких, глубоких художественных образов. Книга всесторонне и убедительно раскрывает физический и духовный подвиг врача, не оставляющего людей наедине со страданием; его самоотверженность в душевной поддержке неизлечимо больных, выбирающих порой добровольный уход из жизни (в Нидерландах легализована эвтаназия)
Автор этой документальной книги — не просто талантливый литератор, но и необычный человек. Он был осужден в Армении к смертной казни, которая заменена на пожизненное заключение. Читатель сможет познакомиться с исповедью человека, который, будучи в столь безнадежной ситуации, оказался способен не только на достойное мироощущение и духовный рост, но и на тшуву (так в иудаизме называется возврат к религиозной традиции, к вере предков). Книга рассказывает только о действительных событиях, в ней ничего не выдумано.
У меня ведь нет иллюзий, что мои слова и мой пройденный путь вдохновят кого-то. И всё же мне хочется рассказать о том, что было… Что не сбылось, то стало самостоятельной историей, напитанной фантазиями, желаниями, ожиданиями. Иногда такие истории важнее случившегося, ведь то, что случилось, уже никогда не изменится, а несбывшееся останется навсегда живым организмом в нематериальном мире. Несбывшееся живёт и в памяти, и в мечтах, и в каких-то иных сферах, коим нет определения.