— Да, уважаемый, — нарушая все степные приличия, сказала она тоже на языке кинчей. — Я — Айчаным-теке, дочь Эрке-менчи и Айшан-менчи. Мы с братом чудом уцелели в тот день, когда твой эртегин велел истребить всех женщин-менчи и всех других менчи, кроме присягнувших ему. Они пели не то, что хотел эртегин. Он оставил себе тех, кто пел так, как ему нравилось, и среди них не было женщин. Идите и призовите их петь в дни Гасым-дотана.
Посланец помладше, с серебряной тамгой в виде волчьей головы, проговорил:
— В степи больше нет менчи, сегым. Те, кого призвал ушедший эртегин Боран-куу, умерли или утратили дар. Мой дед был одним из них. Он больше не помнит Великое Сказание.
— Замолчи! — прошипел Еглым-акаи. — Это не менчи, это просто городская девка в штанах.
— Но ты сам слышал, деде, ты слышал, как она…
Еглым-акаи выпрямился, развернулся и пошел прочь. Второй его спутник, все время молчавший, последовал за ним. Посланец с волчьей тамгой остался. Он прижал руки к груди и упал на колени.
— Моего деда звали Сайым-менчи, сегым! Он никого не убивал, он только присягнул ушедшему эртегину, иначе убили бы и его, и его детей! Я прошу у вас прощения за него!
— Встань, — сказала Айчи. — Скажи всем в степи — в дни Гасым-дотана в городах будет праздник. Я буду петь Великое Сказание три ночи подряд, как мои отец и мать, как научил меня мой старший брат. Это будут передавать по телевидению. Я знаю, что у вас есть телевизоры, есть и радиоприемники, даже у пастухов на дальних отгонах. Скажи всем — всякий сможет услышать Великое Сказание в дни Гасым-дотана, кто включит свой телевизор на третий канал. Больше я ничего не могу сделать для народа кинчей.