Последний шанс - [12]

Поздно вечером того же дня к нему явился Неверов. Лицо у него было усталое, вид хмурый. Он достал из кармана кителя какие-то листки и протянул их подполковнику.

— Что это? — спросил Брянцев.

— Черновик завещания Пустаевой. Бубнов рассматривать его не стал, а я решил показать его вам. Может, и пригодится.

Когда Неверов ушел, Брянцев вновь перечитал сразу заинтересовавшее его место. Это была приписка: «обязываю Нину Алексеевну Шапкину внести достойный вклад в нашу Богоявленскую церковь с тем, чтобы святые отцы ее молили Всевышнего о прощении мне моего великого…» — далее в тексте стояло слово: «преступле…», но оно было зачеркнуто, и поверх было написано другое слово: «греха» и было добавлено: «о котором ей известно…»

Он бережно сложил листки черновика и запер в сейф.

Сережа Масленников

Сергей Масленников должен был побеседовать с медсестрой, работавшей с Пустаевой, и опросить жителей дома шестнадцать по улице Металлургов, у которого Рекс потерял след, и были найдены раздавленные золотые часики.

Он явился в поликлинику одетым в голубую тенниску, хорошо отутюженные темно-серые брюки, со скромной сумкой, похожей на офицерскую полевую.

Около окошечек регистратуры уже никого не было, и он без труда узнал, что медсестру Пустаевой зовут Инной Яковлевной, и что она находится в четырнадцатом кабинете. Длинный, унылый коридор освещался несколькими лампами «дневного света». С обеих сторон в него выходило, как показалось Масленникову, бесчисленное количество дверей. Около дверей на старых стульях сидели старые и молодые люди со скорбными, напряженными лицами.

Около четырнадцатого кабинета людей не было, и Масленников, предварительно легонько постучав, толкнул дверь и вошел.

За столом сидела симпатичная молодая женщина. Перед ней лежала стопка обычных «историй болезней», одну из них она, видимо, рассматривала.

При появлении Масленникова она вскинула на него взгляд явно заплаканных, добрых глаз и взволнованно сказала:

— Сегодня приема не будет… Врач Пустаева…

Голос ее прервался.

— А я не к ней, я к вам, Инна Яковлевна.

Масленников сел на стул и протянул ей служебное удостоверение. Она молча всмотрелась в него, и на щеках ее явственнее обозначились поблескивающие следы слез.

— Значит, вы по поводу… — она мужественно старалась бороться со своей, как считала она, слабостью и с тем, что делало ей честь, как считал Сергей.

— Простите, я веду себя непрофессионально, — сказала она.

— Ну, почему же, — возразил он. — Разве душа медика обязательно должна быть черствой, бесчувственной? Я думаю, скорее наоборот.

Она подняла на него благодарный взгляд выразительных карих глаз.

— Спасибо. Но мне, видимо, все-таки следует сменить профессию. Я никак не могу равнодушно встречаться со смертью даже, в общем-то, чужого человека. Представьте: ты к нему подходишь, выполняешь назначения, делаешь уколы. Он тебе чужой и все-таки уже не чужой. А потом он умирает. Почему? Может, я в чем-то виновата? Может быть, нужно было сделать что-то другое или не так? Это очень тяжело — думать, что ты хоть чем-то виновата в чужой смерти…

— Но в смерти Пустаевой вы уж совсем не повинны, — постарался успокоить ее Сергей, — Ведь ее просто убили. При чем здесь вы?

— Если бы так, — глухо сказала она. — Если бы так… А сердце мне шепчет: нет, нет, — не так…

«Типичная представительница русской интеллигенции — «самоедка», — подумал Сергей. — За всем дурным, что происходит вокруг них, такие всегда найдут причину считать себя сопричастной дурному…»

— Видите ли, — повторила «самоедка», видимо, на что-то решившаяся, — все дело в роковом стечении обстоятельств. Ровно полгода назад умерла она, и ровно через полгода убили ее. Роковое, роковое стечение обстоятельств…

— Кто «она»? — не выдержал Сергей.

— Ольга Николаевна Задорова… — ответила медсестра. — Я отлично помню, Елена Ионовна обрадовалась ее смерти. Это казалось чудовищным. Она сказала тогда: «Наконец-то…» Но как сказала? Каков был тон, смысл, выражение лица! Как будто она торжествовала! Это так кощунственно, что я не поверила тогда сама себе. «Этого всего нет, — сказала я себе, — ты, Инна, ошибаешься. Тебе просто показалось, померещилось», — вот как я подумала тогда. А теперь, вспоминая прошлое, я вижу ее улыбку и злой огонь в глазах. Нет, я не ошибалась тогда, мне не показалось. Я действительно видела, что смерть Ольги Николаевны обрадовала ее. И вот ровно через полгода пришла расплата. Вы думаете, это человеческие козни? Нет, это ее поразил рок.

— Но ведь рукой человеческой, — вставил Сергей. — Может быть, это Задоров?

— Владимир Степанович, во-первых, ничего такого не знает, а во-вторых, если бы и знал — перетерпел.

Хождение по квартирам, как и предвидел Сергей, оказалось скучным и однообразно-бесперспективным делом, — никто, вроде бы, не видел и не слышал. Кое-кто, правда, уточнял: «Говорите, от полуночи до двух? Мы в это время спим, лейтенант…» И все. Дом, к тому же, был «благополучным», жили в нем, главным образом, трудяги, гульбищ не устраивали, а гульбище Сергею сейчас могло бы помочь. Во время вечеринок кто-то мог выйти на балкон освежиться, кто-то пошептаться, кто-то… Но нет, ничего такого не было, к сожалению…