Последний шанс - [10]

Брянцев выдвинул ящик стола, достал пачку «Космоса», закурил. Он и не собирался бросать эту дурную привычку совсем, но старался, по-возможности, ограничивать количество выкуренных за день сигарет. Эта была сегодня, кажется, шестой и пришлась особенно по душе. «Что бы ни говорили медики, — подумалось ему, — а при определенном напряжении мыслительной деятельности хорошая сигарета — благо».

Ведь, собственно, что он знал о Пустаевой? Участковый врач. Довольно богатая вдова крупного чиновника. Богатая, но не «веселая», как это трактуется в одной оперетте. И даже наоборот. Мечтала обрести счастье с каким-то старичком из числа своих пациентов. Но там была какая-то «заковыка». Какая? Шестидесяти двух лет. Впрочем, как выразился Неверов: «Для женщины беда не года, а то, что душой молода…» Какая у нее была душа? Молодая? А, может быть, просто завистливая? Добрая или злая? Конфликтовала ли с кем? Почему? Знать это было нужно.

Первым, у кого он решил навести справки, был главврач медкомбината Игнат Тарасович Мельников, внешне похожий на всех докторов из кинофильмов шестидесятых годов: белая шапочка над седеющей шевелюрой, строгая щетка усов, внимательные добрые серые глаза и непременные рожки стетоскопа, выглядывающие из нагрудного карманчика безукоризненно отутюженного белого халата. Увидев Брянцева, он сказал:

— Признаться, ждал вашего посещения, — и, жестом руки, пригласил его сесть.

Подполковник окинул взглядом кабинет. Это была большая, светлая комната с тремя окнами, выходящими в сторону соседнего леса. Одно окно было открыто и из него тянуло благодатной свежестью.

Мельников Брянцеву сразу понравился. То ли подкупила простота обращения, то ли заметная открытость, но следователь сразу почувствовал, что хитрить, выискивать «ходы» в разговоре с таким человеком не надо, и теперь испытывал чувство, похожее на облегчение.

— Видите ли, Игнат Тарасович, скажу вам откровенно, мы пока что имеем только один факт: она убита одним точным ударом. И все.

— Вы ждете от меня сведений, — начал главврач, — но я знаю немного. Видите ли, Елена Ионовна была избалована жизнью. Она не прошла ее суровой школы. Выскочив за Пустаева, попала в тепличные условия, стала бог знает что из себя строить, думать о себе не по уму, не по разуму. Словом, высокомерной стала, неуважительной. Особенно с пациентами. Ведь у нее на участке была самая высокая смертность.

Брянцеву вспомнились слова Бубнова, и он ввернул:

— Слышал я, Игнат Тарасович, что существует в медицинских кругах такая теорийка: мол, тот еще не врач, кто не оставил после себя кладбища пациентов.

— Вот, вот… И она так считала. Чужая жизнь для нее была легче перышка. А вот моя учительница, бывшая заведующая отделением в четвертой горбольнице — Гелия Залмановна, так говорила: тот не врач, кто поговорил с больным пять минут и тому не стало легче. Улавливаете разницу?

Брянцев кивнул.

— Вот, собственно, и все.

— Ну, как же это «все». Неужели так и не было конфликтов, жалоб, столкновений?

— Этого-то добра — сколько угодно. Первый крупный скандал произошел уже после смерти Пустаева. Говорили, что она вообще после смерти мужа сильно переменилась. Стала не просто высокомерной, а злой. Смерть Пустаева она восприняла, как личную обиду что ли и рассердилась на весь мир, мол, ах, мне сделали плохо, так пусть и вам всем будет худо. Понимаете? А случай произошел действительно чудовищный, — по халатности медиков погиб от сердечной недостаточности молодой человек. То ли не захотели спасать, то ли бес попутал, а молодой человек погиб. Отец погибшего, его друзья бомбили письмами Минздрав. Из Москвы выезжала специальная комиссия. Но я в то время работал в четвертой городской и подробностей не знаю. Вот тогда-то ее и понизили с заведующих терапевтическим отделением в рядовые участковые. Что вы, громкое дело было!

— И когда это случилось?

— Да уже лет шесть — семь тому назад.

— А других, подобных?

— Подобных, может, и не было, но скандалов — порядком. Бежали от нее пациенты. Одни добром — просто просили закрепить их за другими участковыми. Но вы понимаете: не мог я им потакать. Сочувствовал в душе, а помочь не мог, не позволяла медицинская этика. Но кое-кто требовал того же со скандалом. Одному инвалиду показалось, что она «залечивает» его жену. А Елена Ионовна обозвала его самострелом, — у него ранение в руку. Вот он взъярился. Такую бузу поднял, что я посчитал за благо закрепить его с женой за Тамарой Ивановной Белкиной.

— Фамилию скандалиста не помните?

— Бурлаков Михаил Никифорович. Живет по проспекту 50 лет Октября. Это рядом с нами, в доме двадцать четыре.

Расстались они вполне дружески, как-то случайно заговорили о грибах и сразу выяснилось, что оба завзятые грибники. Похвастались успехами, поделились сведениями (впрочем, весьма туманными) о богатых грибных местах.

Конечно, информацию назвать богатой было нельзя, — так, мелочишка, но кто в точности знает, куда она может повести? А Брянцев знал цену мелочам и был доволен: «Есть кое-что…»

Выйдя из широкого подъезда больницы, он подумал, что, пожалуй, следует сразу же, по пути, заглянуть в соседний дом — двадцать четыре — и познакомиться с Бурлаковым.