Последний шанс - [33]

«Уж так рьяно клялся Лазня шахтой», — не выходило у Ивана Ивановича из головы.

Он попытался воспроизвести в памяти, как были уложены деньги под ковриком. Сто тридцать пятидесятирублевок! Плотной «утрамбованной» россыпью. Допустим, Лазне выделили «пай». Но почему одной купюрой? То, что попало под руку? «Вот твоя доля». Но чтобы определить долю (а в инкассаторской сумке наверняка были купюры самого разного достоинства), надо сосчитать весь куш. Когда было этим заниматься? Судьба отводила участникам ограбления, севшим в машину, считанные мгновения, чтобы уйти от возможного преследования. В такие минуты не любуются добычей, а со страхом и надеждой поглядывают по сторонам: нет ли погони?

Далась Ивану Ивановичу эта загадка!

«По полсотне...» Магазин — не банк. В продовольственном деньги помельче. В мебельном цена посолиднее. «Стенка» попроще — около тысячи. А есть и по три с гаком. За такой покупкой идут, сняв вклад в сберкассе. А там крупную сумму выдают крупными купюрами. Но не одними же пятидесятирублевками во всех сберкассах города!

Феномен. И если бы не «Вечорка» за сегодняшнее число, которая выходит после полудня, Иван Иванович, пожалуй, уверовал бы в слова Лазни: «Не ваши это деньги», то есть не из тех, которые похищены в мебельном магазине. Но Лазня «колдовал» над этими деньгами именно сегодня, где-то после обеда. Если деньги «давние», то почему газета, покрывавшая их, за сегодняшнее число?

«Может быть, не стоило надевать на него наручники?» — мелькнула у Ивана Ивановича жалость при виде удрученного, вконец сломленного Лазни.

Конечно, все было сделано по инструкции. Он, можно сказать, в одиночку задержал человека, подозреваемого в причастности к особо опасному преступлению. Но до того момента, когда наручники захлестнули запястья его могучих рук, Лазня вел себя вполне спокойно. Теперь, когда Богдан Андреевич сидел в машине прижатый к дверце, Ивану Ивановичу показалось, что тогда, в гараже, при виде денег под кошмой (эти чертовы пятидесятирублевки) он поспешил, перестраховался.

Замигал красный глаз рации, и она тугим баском с характерной хрипотцой заядлого курильщика заговорила:

— Двадцать седьмой, двадцать седьмой, вас вызывает на связь десятый.

По идее, Строкун должен был бы еще работать в магазине «Акация». Но что-то его привело в машину, где была рация. И вот он ищет Орача.

— Евгений Павлович, слушаю, — отозвался Иван Иванович, беря из рук Сергея трубку.

Но забыл от волнения нажать кнопку. Строкун его не слышал. Он повторил:

— Двадцать седьмой, двадцать седьмой, вас вызывает на связь десятый!

Иван Иванович нажал кнопку.

— Евгений Павлович, слушаю.

— Ну что у вас там по «Жигулям»? — устало спросил Строкун.

— Владелец сидит рядом. — Орач покосился на притихшего Лазню. В ином случае этих слов было бы достаточно, чтобы Строкун все понял. Но важно было заставить Лазню осознать до конца сложность ситуации, в которой он очутился, возбудить в нем чувство самосохранения, которое бы заставило его быть откровенным.

— Подвозил к мебельному бородатого в спортивной куртке, с черной модной сумкой, — продолжал Иван Иванович «играть» на задержанного. — Тот принес из мебельного два поролоновых матраса, бросил на заднее сидение и вновь вернулся в магазин. Услышав крики: «Ограбили! Милиция!», Лазня Богдан Андреевич умчался и, как сам признался, на скорую руку начал организовывать себе «железное алиби»: спустился в шахту по вентиляционному стволу и тут же, черный от пыли, выехал по людскому. При досмотре у него в машине под ковриком обнаружены шесть с половиной тысяч рублей, накрытые сегодняшней «Вечоркой». Лазня категорически заявил, что это «не те» деньги.

— А что по бородатому? — спросил Строкун.

И Орач, хорошо знавший Евгения Павловича, понял, что тот смертельно устал, а главное, чем-то очень встревожен, иначе, зная, что задержанный в машине рядом с Иваном Ивановичем, не стал бы углублять тему разговора. Орач прижал трубку поплотнее к уху, стараясь сделать все возможное, чтобы задержанный не расслышал слов Строкуна.

— Пока все вокруг да около. Вот едем в...

— Ты, Иван, останешься на хозяйстве, — хрипел голос Евгения Павловича. — Я вылетаю со Смородиным вертолетом в Тельманово. Оттуда позвонили, к сожалению, с большим опозданием: в девятнадцать пятьдесят три дежурный по посту ГАИ попытался задержать «Жигули». Его обстреляли, видимо, из автомата. Машина сбила шлагбаум и ушла в сторону Таганрога. Убита какая-то женщина и тяжело ранен дежурный. Вот такова ситуация, майор Орач, — с прискорбием закончил Строкун. — Так что нужен мне твой бородатый. Если что-то пропишется, найди возможность проинформировать меня.

Рация замолчала. Иван Иванович передал трубку Сергею. Тот принял ее, не ослабляя внимания к дороге. Впрочем, улицы города в это время были почти пустынны. Сергей спешил.

— Не мог мой бородач стрелять в людей! — воскликнул Лазня.

— Почему именно твой не мог стрелять в людей? — поймал Иван Иванович Богдана Андреевича на слове: — Значит, ты его знал?

— Я же сказал; он перехватил меня на переезде. Открыл сумку, поманил поллитровкой. Я скосил глаза. В сумке, кроме бутылки, ничего не было. Откуда у него автомат? И потом Тельманово от нас — сто семьдесят километров. За полтора часа! «Жигуль» — не вертолет, даже если моего бородача и ждала под мебельным какая-то машина. Надо проскочить Донецк и Мариуполь...