Последний сейм Речи Посполитой - [104]
Вскоре большая часть компании была уже мертвецки пьяна и с криками, шатаясь, перекатывалась от стены к стене. Одного срывало на стол; другой, выпрямившись во весь рост, стоя посредине зала, громко командовал целой ротой и сам шагал «на месте», пока не свалился на пол, наткнувшись на торчащий сук; третий, в одной рубахе и шароварах, с бутылкой водки в руке, земно кланялся стене, каждый раз выпивая за ее здоровье. Какой-то безусый прапорщик усердно срезал саблей верхушки свеч; двое постарше, с лицами, изборожденными глубокими рубцами, лезли друг к другу и, облапившись, исповедовались один другому в грехах, заливаясь навзрыд горькими слезами.
— Скажи, что я свинья, подлец и вор! — бормотал один в перерывах между припадками мучившей его икоты.
— Плюнь мне в лицо и дай в морду! Если ты мне друг! — настаивал другой.
Какая-то девушка в мокрой от вина сорочке, свернувшись в клубок, спала в углу на куче мундиров и портупей. Другие валялись пьяные на скамьях. Из боковых комнат доносились взвизги, — весь зал представлял слишком уже безобразную и отвратительную картину. Один только Иванов, несмотря на то, что пил вместе со всеми, держался еще крепко и, впиваясь поцелуями в губы своей «душки», сидевшей у него на коленях, бормотал нежные заклинания.
«Крепкая голова», — подумал о нем Заремба, спокойно выжидая конца попойки.
Пошел проверить ее результаты среди солдат. Те спали уже под телегами и где попало. Только часовые делали еще вид, что бодрствуют. То тут, то там клевал носом кто-нибудь из солдат, опершись на ружье, или шагал тяжелой походкой сонный, со смыкающимися глазами: поддерживал на ногах его один только страх.
Огни костров погасли. Толпа зевак разошлась, окна в домах потемнели, и вся площадь окуталась непроницаемой тьмой, безмолвием и сном.
В телегах же и среди лежавших вокруг погасших костров начиналось осторожное движение, слышался сдержанный шепот, хруст соломы, осторожное ползанье.
Заремба, усевшись перед квартирой Гласко, следил за гостиницей, где начинало уже стихать. Даже голос Качановского раздавался не так часто и громко.
Темная ночь царила еще над землей, и только восточная часть неба начинала уже окрашиваться сизым рассветом, звезды гасли, словно смыкающиеся от сна глаза, петухи начинали петь, и с Немана поднимался прохладный ветерок.
— Люди прямо дрожат от нетерпения, — шепнул Гласко, подходя к нему.
— Сейчас начнем. Там уж догорают свечи, и все пьяны. — Заремба указал на гостиницу. — Дорога на Гродно рвом отрезана?
— Только что сообщили, что кончили.
Гласко ушел на свою позицию.
— Мацюсь! — Парень сидел на корточках, обгладывая какую-то кость. — Продвинься поближе к Кацперу и, в случае чего, окажи ему помощь. Вот тебе тут водка!..
Время ползло медленно. Рассвет разливался морем сизо-зеленых сияний. Остроконечные крыши домов и колокольни костелов, казалось, росли и все чернее темнели на фоне светлеющего неба.
Вдруг загукала где-то трижды сова.
Заремба подбежал к Кацперу, который в это же время, по сигналу Качановского, бросился с товарищами вырывать оружие у охраны и вязать обезоруженных.
Поднялись дикие крики, звуки ударов и ожесточенной борьбы.
Привезенные из Гродно польские солдаты, как голодные волки, набросились на остальных караульных, и поднялась всеобщая свалка. Из тьмы, окутывавшей площадь, из-под телег и из домов доносились страшные крики, иногда жалобный стон, глухой хрип тех, кого душили, иногда плачущий голос, молящий о пощаде. Нелегко, однако, удавалось одолеть егерей; многие, по-видимому не совсем еще пьяные, повскакали при первом же крике и, не найдя при себе оружия, защищались кулаками с мрачной решимостью и невиданным упорством: вся базарная площадь бурлила, точно горшок с кипятком. Дерущиеся перекатывались с места на место и с проклятиями, в бешенстве катались по земле, ударяясь о телеги, о стены, обо все, что попадалось на дороге. Городок проснулся в испуге, открываясь, хлопали окна, кой-где зажигался свет, люди выбегали в одних рубашках, бабы поднимали вопль, дети ревели благим матом, собаки начали лаять и бегать кругом, как ошалелые.
Вдруг где-то, как будто перед гостиницей, забил тревогу барабан. Из подъезда выбежал Иванов с саблей в одной руке и с пистолетом в другой.
— Ружья на изготовку. Стройся! — заорал он изо всех сил и выстрелил.
Кацпер подбежал к нему, но, прежде чем руки его успели дотянуться до Иванова, получил удар саблей по голове и свалился на землю. Иванов же, как был, в шароварах и рубахе, подбежал к драгунским лошадям, привязанным у гостиницы, вихрем взвился на седло и вместе с несколькими казаками так помчался к заставе, что искры посыпались из-под копыт. Заремба выстрелил ему вслед. Иванов только схватился за зад и, подгоняя лошадь пинками ног и ударами сабли плашмя, скрылся в темноте.
— Вахмистр Гродзицкий, бери десять солдат и догоняй его во весь опор, прямиком к Гродненскому тракту. А если через полчаса не догонишь, возвращайся! — приказал Заремба и, видя, что все захваченные в плен солдаты уже связаны и перетасканы в какой-то сарай, разрешил себе заняться Кацпером.
Кацпера перенесли к колодцу на площади и уложили на казацкую бурку. У него был задет череп, кровь обильно текла из раны, он лежал без сознания. К счастью, отец Серафим, мастер на врачевание ран, хорошенько перевязал его и привел в сознание.
Роман В. Реймонта «Мужики» — Нобелевская премия 1924 г. На фоне сменяющихся времен года разворачивается многоплановая картина жизни села конца прошлого столетия, в которой сложно переплетаются косность и человечность, высокие духовные порывы и уродующая душу тяжелая борьба за существование. Лирическим стержнем романа служит история «преступной» любви деревенской красавицы к своему пасынку. Для широкого круга читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник рассказов лауреата Нобелевской премии 1924 года, классика польской литературы Владислава Реймонта вошли рассказы «Сука», «Смерть», «Томек Баран», «Справедливо» и «Однажды», повествующие о горькой жизни польских бедняков на рубеже XIX–XX веков. Предисловие Юрия Кагарлицкого.
Янка приезжает в Варшаву и поступает в театр, который кажется ей «греческим храмом». Она уверена, что встретит здесь людей, способных думать и говорить не «о хозяйстве, домашних хлопотах и погоде», а «о прогрессе человечества, идеалах, искусстве, поэзии», — людей, которые «воплощают в себе все движущие мир идеи». Однако постепенно, присматриваясь к актерам, она начинает видеть каких-то нравственных уродов — развратных, завистливых, истеричных, с пошлыми чувствами, с отсутствием каких-либо высших жизненных принципов и интересов.
Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье.
Продолжение романа «Комедиантка». Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.