Последний сейм Речи Посполитой - [102]
— Иванов со своей ротой замыкает шествие, — шепнул монах.
— Я думал, что он поедет вперед. Надо нам отойти подальше от дороги.
Проползли на несколько шагов глубже в лес и припали к земле неподвижно, так как во тьме начали вырисовываться серые, едва заметные тени едущих. Впереди ехал казацкий дозор, во всю ширину дороги, редко цокая копытами и сонно покачиваясь на лошадях. На некотором расстоянии от него катились запряженные четверкой крестьянские телеги, устланные соломой и заполненные лежащими людьми. Их конвоировали драгуны, растянувшиеся гуськом по обеим сторонам дороги. Ехали довольно медленно, несмотря на частые подстегивания лошадей и покрикиванье возниц: лошади тащили с трудом из-за песчаной дороги и легкого подъема. В самом конце ехали две колымаги в сопровождении казаков с факелами, вздетыми на пики, переполненные веселой компанией, которая развлекалась содержимым бутылок и поминутно разражалась пьяными криками и смехом. Раздавались звуки балалайки, которым вторили такие песни, крики, смех и звон разбиваемых о колеса бутылок, что весь лес наполнялся перекатывающимися отголосками и отвечал звонким эхом. Свет от факелов окружал багровым дымящимся заревом экипажи. В нем легко было различить лица всех едущих. Качановский сидел в первом экипаже, больше всех пил и громче всех кричал. Проезжая мимо спрятавшегося в темноте Зарембы, словно почувствовав его присутствие, он привстал на сиденье и рявкнул зычным басом условную песню:
Пришла девка в монастырь, да, в монастырь, да, в монастырь.
Брось, игумен, свой псалтырь, да, свой псалтырь, да, свой псалтырь!
Я — на исповедь...
Долго еще раздавался в ночной тишине его пьяный голос, крики компании, треньканье балалаек, и долго еще багровели во тьме огни факелов. Лишь когда все скрылось из виду, Заремба вскочил.
— Конвойных драгун тридцать человек и десять казаков, — доложил отец Серафим.
— Кацпера не видали?
— Немыслимо было никого узнать: лежат все кучей, как убитые.
Заремба издал звук, похожий на крик чайки. Через минуту послышались осторожные шаги.
— Лошадей взять под уздцы, и гуськом за мной, марш! — отдал он приказ, первым перешел дорогу и, разыскав тропинку, ведущую к Меречу, пошел быстрым шагом. Шли молча, соблюдая такую тишину, что не звякнула подкова, не фыркнула лошадь, не споткнулся никто о корень. Двигались словно тени, избегая полян и открытых мест, так как проносившийся поверху ветер доносил еще отголоски песен и музыки. Дошли до дороги, тянувшейся вдоль опушки, и, вскочив в седла, помчались во весь дух, не обращая внимания на то, что ветки хлестали лицо. Мчались так с добрый час, проезжая мимо песчаных пустошей, еле заметных во тьме деревушек, лысых холмов, речек с топкими берегами, кружа в разные стороны, точно потеряли след, проехав из осторожности вместо мили, отделявшей их от Мереча, целых две. Но очутились вблизи города как раз вовремя, когда шумная кавалькада Иванова проезжала заставу. Тут отец Серафим, знавший место, принял команду и, отдав приказ спешиться, повел по задворкам и огородам, направляясь с большой осторожностью зигзагами к Неману.
Мереч, несмотря на поздний час, не спал еще. Над базарной площадью горело зарево, словно от бивуачных костров, и стоял гул многочисленных голосов. Дойдя до конца какого-то переулка, изрытого поперек рвом и загражденного частоколом, отец Серафим крикнул по совиному, в ответ выросла точно из-под земли какая-то фигура и произнесла явственным шепотом условные слова. Это оказался Гласко, который потащил всех в ближайший сарай и заговорил скороговоркой:
— Лежат на базарной площади, пятьдесят два человека, одних дезертиров тридцать — из разных полков, захваченных на Украине и приневоленных плетками на служение царице. Повыследили их шпионы на переправах через Неман и похватали силой. Эти готовы на все, только бы избежать ожидающих их бед. Прогонят их через строй с розгами, поведут потом колесовать. Держат их в кандалах, под строгой охраной. Мне удалось с ними перекинуться весточкой и вооружить пистолетами и ножами на всякий случай. Остальные — всякий сброд, оборванцы и рядовые демобилизованных полков, сманили их водкой и обещаниями баснословных окладов, а потом загнали дубинами в лагеря. Тоже охотно взбунтуются, стосковались уже по свободе. Я дал каждому по дукату и маркитанту заплатил, чтобы их хорошо кормил. Охраны немного — сорок егерей и пять казаков, только конвойный офицер очень уж неприступный и не пьет. С ними еще телеги, нагруженные коробами, говорят — полными добычей, захваченной в прошлую войну и теперь только отсылаемой в глубь России. Под особым присмотром конюхов ведут еще табун хороших лошадей. Телеги и лошади размещены в приходском амбаре, на Ковенском шоссе. Своих солдат разместил у разных горожан, а лошадей оставил на берегу. Трояковский держит лодки наготове, во всяком случае, нам придется ретироваться за Неман. Собираются трогаться в сторону Вильно немедленно по получении приказа, — отдавал он подробный рапорт.
Отец Серафим расспрашивал его еще о разных разностях. Заремба же, переодевшись в полушубок Мацюся и нахлобучив глубоко на глаза его барашковую шапку, проговорил тихо:
Роман В. Реймонта «Мужики» — Нобелевская премия 1924 г. На фоне сменяющихся времен года разворачивается многоплановая картина жизни села конца прошлого столетия, в которой сложно переплетаются косность и человечность, высокие духовные порывы и уродующая душу тяжелая борьба за существование. Лирическим стержнем романа служит история «преступной» любви деревенской красавицы к своему пасынку. Для широкого круга читателей.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В сборник рассказов лауреата Нобелевской премии 1924 года, классика польской литературы Владислава Реймонта вошли рассказы «Сука», «Смерть», «Томек Баран», «Справедливо» и «Однажды», повествующие о горькой жизни польских бедняков на рубеже XIX–XX веков. Предисловие Юрия Кагарлицкого.
Янка приезжает в Варшаву и поступает в театр, который кажется ей «греческим храмом». Она уверена, что встретит здесь людей, способных думать и говорить не «о хозяйстве, домашних хлопотах и погоде», а «о прогрессе человечества, идеалах, искусстве, поэзии», — людей, которые «воплощают в себе все движущие мир идеи». Однако постепенно, присматриваясь к актерам, она начинает видеть каких-то нравственных уродов — развратных, завистливых, истеричных, с пошлыми чувствами, с отсутствием каких-либо высших жизненных принципов и интересов.
Действие романа классика польской литературы лауреата Нобелевской премии Владислава Реймонта (1867–1925) «Земля обетованная» происходит в промышленной Лодзи во второй половине XIX в. Писатель рисует яркие картины быта и нравов польского общества, вступившего на путь капитализма. В центре сюжета — три друга Кароль Боровецкий, Макс Баум и Мориц Вельт, начинающие собственное дело — строительство текстильной фабрики. Вокруг этого и разворачиваются главные события романа, плетется интрига, в которую вовлекаются десятки персонажей: фабриканты, банкиры, купцы и перекупщики, инженеры, рабочие, конторщики, врачи, светские дамы и девицы на выданье.
Продолжение романа «Комедиантка». Действие переносится на железнодорожную станцию Буковец. Местечко небольшое, но бойкое. Здесь господствуют те же законы, понятия, нравы, обычаи, что и в крупных центрах страны.
«Заслон» — это роман о борьбе трудящихся Амурской области за установление Советской власти на Дальнем Востоке, о борьбе с интервентами и белогвардейцами. Перед читателем пройдут сочно написанные картины жизни офицерства и генералов, вышвырнутых революцией за кордон, и полная подвигов героическая жизнь первых комсомольцев области, отдавших жизнь за Советы.
Жестокой и кровавой была борьба за Советскую власть, за новую жизнь в Адыгее. Враги революции пытались в своих целях использовать национальные, родовые, бытовые и религиозные особенности адыгейского народа, но им это не удалось. Борьба, которую Нух, Ильяс, Умар и другие адыгейцы ведут за лучшую долю для своего народа, завершается победой благодаря честной и бескорыстной помощи русских. В книге ярко показана дружба бывшего комиссара Максима Перегудова и рядового буденновца адыгейца Ильяса Теучежа.
Автобиографические записки Джеймса Пайка (1834–1837) — одни из самых интересных и читаемых из всего мемуарного наследия участников и очевидцев гражданской войны 1861–1865 гг. в США. Благодаря автору мемуаров — техасскому рейнджеру, разведчику и солдату, которому самые выдающиеся генералы Севера доверяли и секретные миссии, мы имеем прекрасную возможность лучше понять и природу этой войны, а самое главное — характер живших тогда людей.
В 1959 году группа туристов отправилась из Свердловска в поход по горам Северного Урала. Их маршрут труден и не изведан. Решив заночевать на горе 1079, туристы попадают в условия, которые прекращают их последний поход. Поиски долгие и трудные. Находки в горах озадачат всех. Гору не случайно здесь прозвали «Гора Мертвецов». Очень много загадок. Но так ли всё необъяснимо? Автор создаёт документальную реконструкцию гибели туристов, предлагая читателю самому стать участником поисков.
Мемуары де Латюда — незаменимый источник любопытнейших сведений о тюремном быте XVIII столетия. Если, повествуя о своей молодости, де Латюд кое-что утаивал, а кое-что приукрашивал, стараясь выставить себя перед читателями в возможно более выгодном свете, то в рассказе о своих переживаниях в тюрьме он безусловно правдив и искренен, и факты, на которые он указывает, подтверждаются многочисленными документальными данными. В том грозном обвинительном акте, который беспристрастная история составила против французской монархии, запискам де Латюда принадлежит, по праву, далеко не последнее место.